Чаша Грааля. Софиология страдания - Отец Сергий (Булгаков)

[Кенозис Богочеловека]

Смерть Христова включается в общую силу кенозиса Божества как вольное Его самоуничижение и само-умаление. Бог в Богочеловеке как бы оставляет Божественную Свою полноту, как бы перестаёт быть Богом, но в то же время сохраняет во всей силе Своё Божество. Он, неизменно пребывая Богом, однако Своего Божества не суживает, напротив, Его даже как бы совлекается.

Эта антиномия кенозиса – Бог и не Бог – вообще есть предельная тайна самооткровения Божия: Бог есть абсолютное существо, имеющее жизнь в себе, но вместе и Творец, нераздельно связанный с творением и его относительной и органической жизнью. Эта антиномия пронизывает до глубины все отношения Бога к миру. Она выражается в Боговоплощении и богочеловечестве и находит предельное осуществление в Божественной смерти, которая соединяется со всей полнотой Божественной жизни: «во гробе плотски, в аде же с душею яко Бог… и на престоле был еси, Христе, со Отцем и Духом».

Кенозис не ограничивается лишь второй ипостасию, но распространяется на всю Святую Троицу, соответственно характеру каждой из ипостасей. Но он обращён к миру и человеку Второй ипостасию, в полноте раскрывается в Богочеловеке, смирившем Себя до смерти крестной (Флп. 2:8). Откровение Богочеловека для нас является поэтому неизбежно и откровением Его смерти в нас, и нам надо постигнуть всю безмерность Его жертвенной любви к нам в Его со-умирании с нами. Но это возможно лишь чрез наше со-умирание с Ним.

Смерти противоположно бессмертие, оно ей предшествует и ею предполагается как предусловие. Если смерти Бог не сотворил, то это значит, что в человеке по сотворении заложена по крайней мере возможность бессмертия и отсутствует необходимость смерти. Эта возможность перестаёт быть как таковая, но переходит в неизбежность смерти лишь силою первородного греха. Однако эта неизбежность отсутствует для Единого Безгрешного в силу свободы Его от греха, как первородного, так и личного. Смерть жертвенно воспринимается Им силою свободы, она приемлется Им ради спасения нашего от смерти – «смертию смерть поправ». Однако эта свобода не может явиться прямым насилием Божественного произвола над творением или как бы новым творческим актом. Она должна быть онтологически обоснована в творении. Иными словами, в Боговоплощении и в богочеловечестве должно быть дано место… смерти.

Боговоплощение, как принятие Богом всего человеческого естества – души и плоти, в нераздельном и неслиянном соединении с Божеством, это естество как будто уже обожает, сообщая бессмертие Богочеловека Его человеческому естеству. Во всяком случае, очевидно так это было бы в том случае, если бы Боговоплощение совершилось при отсутствии первородного греха и, следовательно, при усвоении Богом в Богочеловечестве человеческого естества не-падшего. Posse non mori[61] здесь перешло бы в non posse mori[62], возможное лишь бессмертие сделалось бы превозмогающей действительностью. Человеческое естество не носило бы в себе разложения смертного, и начало жизни умножалось бы и укреплялось бы воздействием Божества. То состояние воскресшего и прославленного человечества, которое соответствовало бы сидящему одесную Отца Богочеловеку, было бы свойственно человечеству, с Ним соединённому.

Тому переходному состоянию, которое соответствовало земному служению Господа до Его Распятия, Смерти и Воскресения и включало бы в себя posse mori, возможность смерти, не было бы места. Однако такое допущение есть лишь абстрактная возможность, её можно внести лишь как вспомогательную богословскую гипотезу, но она не имеет для себя места в действительности.

Боговоплощение совершилось прежде всего не только как обожение человека, бывшее изначальной конечной его целью, но как искупление – освобождение от первородного греха через принятие смерти Христом и победы над ней в Воскресении. Господь восприял в Боговоплощении не только человеческое естество, как тварную Софию, в связь со Своим же собственным Божеством как основой миротворения, но естество падшее, умаленное, ослабленное, смертное.

Падшее человеческое естество даже в Боговоплощении уже – или ещё – не было способно восприять божеское естество во всей полноте. Даже и оно имело пройти кенотический путь обожения – прославление: ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем (Ин. 13:31). И на этом кенотическом пути человечество Христово восприняло смертность: себя умалил, зрак раба приим, послушлив был даже до смерти (Флп. 2:8).

С этой смертностью, сначала лишь как возможностью смерти, непрестанно встречается человеческое естество Христово на всём пути земного служения, начиная от Рождества Его. Царь Ирод тщится убить Богомладенца, и ниоткуда не видно, чтобы этот замысел был неосуществим, напротив, бегство в Египет оказалось необходимо для спасения Его. На протяжении евангельского повествования многократно иудеи хотят убить Иисуса, который, уклоняясь от этого, проходил среди них, причём если и можно видеть чудесность в этом прохождении, то, как уклонение, оно во всяком случае не означает невозможности самого убийства, которое, наконец, становится действительностью на Кресте.

И доступность естества Христова смерти сопровождается всей полнотой Крестных Страданий. Эта доступность не означает, конечно, греховности, которая была бы свойственна человеческому естеству во Христе и собою обосновывала бы смертность его в Едином Безгрешном. Сын Человеческий остаётся свободен от греха, как личного, так и всеобщего, «первородного»: впрочем, здесь мы имеем полное совпадение личного и всеобщего, поскольку Новый Адам является всечеловеком. Но будучи свободен от греха, Он остаётся несвободен от его силы в человечестве, поскольку Христово человечество не есть новое творение.

Богочеловек есть Сын Человеческий, и Новый Адам восприял человечество от ветхого Адама: Иисус был сын… Адамов, Божий (Лк. 3:23–38). Но быть сыном Адама, а в нём и через него всего человечества, значит восприять Адамово человечество, т. е. уже не первозданное, но падшее, поражённое грехом, хотя и свободное от личного греха в Богочеловеке Самом. Это человечество вследствие греха низведено к смертности, для человека уже непреодолимой, а для Богочеловека во всяком случае возможной: хотя и posse non mori, но и posse mori.

Сын Человеческий вступил в мир не защищённым от смерти. Адамово человечество во Христе, конечно, могло бы силою соединения с Божеством явиться свободным от внутренней необходимости смерти и силою этого оставаться бессмертным, но оно свободно было уступить смерти насильственной, от распятия, как об этом и свидетельствует Крестная Смерть Господа. Его человечество в воскресении и прославлении ещё должно было получить силу бессмертия, подвигом искупления: За претерпение смерти увенчан славою и честию Иисус, который не много был унижен пред Ангелами (как смерти не знающими. – Прим. автора), дабы Ему, по благодати Божией, вкусить смерть за всех (Евр. 2:9).

Итак, антропологически Боговоплощение само по себе не является уже преодолением смерти, которая имела ещё быть побеждена. Смерть была включена в Божественный кенозис: