Меч и лебедь - Роберта Джеллис

Кэтрин не удивилась такому резкому переходу. Она тоже уловила, что разговор мужчин перешел в другое русло. Херефорд смеялся, а Рэннальф ворчал, казалось, они говорили о чем-то приятном. Леди Уорвик отошла, но подошли другие дамы. Кэтрин до смерти устала от любезностей. Но говорила, рада была говорить банальности, которые не мешали думать. Вассалы ее отца! Они ни разу не вспомнили о ней, когда ее постигло горе. Но они любили ее отца и, возможно, не останутся в стороне, если ей будет угрожать опасность. Рискнут ли они своей жизнью и благополучием ради нее? Леди Уорвик была уверена, что хозяина Слиффорда можно не опасаться.

Кэтрин украдкой взглянула на стоявшего рядом с ней мужчину. У него было суровое лицо, жесткий рот, но он не казался жестоким.

Поток поздравлений был прерван приглашением к обеду. Новобрачные восприняли это с большим облегчением, правда, по разным причинам. Кэтрин хотела предаться своим мыслям. Рэннальф же до смерти устал от пустых разговоров, которые ненавидел, и с удовольствием думал о том, что через несколько часов они с Кэтрин останутся вдвоем.

Он попросил Кэтрин передать Стефану блюдо с угрями — самым любимым кушаньем короля. Взгляд его задержался на ее белоснежной шее, скользнул на округлую грудь, и на секунду он вновь смешался — тело Кэтрин манило его к себе, и он поймал себя на мысли, что хочет прикоснуться к ней. Однако это было бы верхом неприличия даже для него. Он отвечал на ее вежливые вопросы односложным мычанием и, как показалось всем гостям, был явно недоволен, но Кэтрин, очень чуткая к его настроению, не расстроилась.

Обед, по мнению гостей, не совсем удался. Был Великий пост, и все ухищрения королевы все же не смогли сделать трапезу по-настоящему приятной. Никакое количество соли, приправ, перца не поможет превратить яйца и рыбу в телятину и оленину. Жареная, запеченная, тушеная, фаршированная и отварная — все равно это рыба. Хуже того, не хватало свежих овощей, от этого страдали все, независимо от занимаемого положения. Конечно, употреблять овощи не запрещалось, просто в марте их запас иссяк. Даже свежеиспеченный хлеб казался кислым из-за долгого хранения муки в сырых амбарах.

Единственным преимуществом короткого обеда было то, что гости были почти трезвыми, когда столы освободили от блюд и отодвинули к стенам и Стефан дал знак менестрелям играть, чтобы благородные гости могли без помех потанцевать. Он знал, что главной опасностью таких дворцовых праздников было то, что политические противники, разгоряченные вином, могли буквально дойти до рукопашной. Теперь же танцы займут и успокоят их.

Рэннальф станцевал со своей женой один танец, да и то по просьбе Мод, сказавшей при Кэтрин, что танцы без них не начнут. После этого никакая сила уже не могла сдвинуть его с места, однако он благосклонно разрешил самой Кэтрин танцевать сколько душе угодно. Когда Херефорд попросил разрешения на танец в третий раз, она уже не оглядывалась на мужа. Если ему все равно, с кем она танцует, почему бы ей не выбрать лучшего партнера. Рэннальф, однако, прервал беседу и недовольно посмотрел на них. До этого он не обращал внимания на Кэтрин, но теперь подскочил к ней, схватил ее за запястье и увлек за собой.

— Не следует проводить столько времени в обществе Херефорда, — резко сказал он, когда они остались вдвоем.

Кэтрин выдернула руку.

— Что плохого он может мне сделать?

— Не думаю, что он может вас обидеть, — рассмеялся Рэннальф. — Его жена шкуру с него спустит, когда узнает, что он ухаживал за какой-нибудь женщиной. Он боится ее пуще дьявола, хотя не боится никого из живущих на свете. Но, помимо всего, он мятежник и его компания не послужит ни вашей, ни моей чести.

Кэтрин была оскорблена до глубины души, но вовсе не потому, что муж отчитал ее. Ей было просто обидно, так как его спокойный тон говорил о том, что он не ревнует. Он не хотел ее, это ясно.

Как раз тут Кэтрин глубоко заблуждалась. Рэннальф действительно не ревновал, но был далеко не безразличен к очарованию своей жены. Стоя рядом с ней, он задумчиво наблюдал за танцующими. Он чувствовал, что стар для подобной чепухи, но было бы приятно присоединиться к ним. Приятно держать руку Кэтрин в своей руке и иногда случайно касаться ее бедер. Вообще, танцы были занятием, которое он почти презирал, и у него не было желания выставить себя дураком, уподобляясь тем старым козлам, что выплясывали вокруг. Внезапно ему пришло в голову, что хочет он вовсе не танцевать, а прикасаться к Кэтрин. Но ведь отныне она его жена. И непростительно прибегать для этого к глупым танцам.

— Вы находите в этом удовольствие? — Рэннальф смотрел на веселящуюся публику, и взгляд его выражал неодобрение.

— Не очень большое, — ответила Кэтрин. Вообще-то это было не так, танцевать она любила, но сегодня вечером она сказала чистейшую правду.

— Я тоже, — Рэннальф колебался, пытаясь отыскать вежливый способ сказать о том, чего хочет, а затем просто протянул ей руку. — Тогда давайте уйдем.

Кэтрин не сомневалась, что правильно его поняла, но внезапно испугалась.

— Разве мы не должны сказать о своем уходе королеве? — спросила она, однако не потому, что возражала против его предложения, а вспомнив о церемонии провожания в постель, которой обычно заканчивались свадьбы.

Кэтрин знала, что лучшим условием было присутствие как можно большего числа свидетелей, которые смогут подтвердить, что все выполнили обязательства. Венчание чаще проходило за дверьми церкви, чем перед алтарем, так как на улице умещалось больше свидетелей. Далее следовало публичное провожание жениха и невесты на ложе. Невеста должна была раздеться при помощи многочисленных высокородных дам и сесть нагой на кровать. Жених в сопровождении джентльменов совершал то же самое. После того как шутки и реплики, неизбежные в данной ситуации, истощались, молодоженов оставляли одних для выполнения супружеских обязанностей. На этом дело, однако, не заканчивалось. Утром гости обоего пола возвращались, чтобы сразу по пробуждении молодоженов снять с кровати и выставить на всеобщее обозрение окровавленные простыни как доказательство девственности невесты.

Такая церемония была общепринята, и Кэтрин не возражала против этого обычая. Ведь публичное обнажение жениха и невесты доказывало, что они не имеют пороков или уродств, а неопровержимое доказательство девственности невесты говорило о том, что у нее не могло быть детей от другого мужчины. Таким образом, исключались разводы из-за вероломства жены. Рэннальф также не возражал против этого. После короткого раздумья он, пожав плечами, насмешливо произнес:

— Едва ли я могу ожидать, что вы девственница. Для всего остального свидетели не требуются, я ведь не собираюсь отвергать вас.