Сказки дальних странствий - Иосиф Герасимов

— Ты ведь сам объяснил: обрести опыт переводчицы.

— Возможно… Но она совершает ту же ошибку, что совершила моя мать. Она кинулась за своим мужем на фронт, она настояла в военкомате, чтобы ее взяли на войну. Дело в том, что она верила и убедила себя, что обязательно встретит своего любимого на войне. А война оказалась такая большая и так много было на ней людей, что вероятность встречи сводилась практически к нулю. Вместо мужа она встретила лихого комбата, который и стал моим отцом. Честно говоря, в этом смысле мне не на что пожаловаться.

— Ты хочешь сказать: она уходит в море, чтобы найти тебя?

— Умница. Ты стал догадливым. Она устала ждать, и она поверила: мы можем встретиться в океане. Когда смотришь на карту у себя дома, то этот самый океан может показаться не таким уж большим. Впрочем, как и весь земной шар.

— Ты тоскуешь по ней?

— Я не тоскую. Я просто не могу без нее жить. Поэтому я и сойду на берег…

Мы шли на малых оборотах, делая не более восьми узлов, — так должны мы были плыть, пока не притрется поршень; нас качала мертвая зыбь, тяжкий воздух тропиков висел над пароходом, луна вышла из-за туч и взлетала за фальшбортом так, будто была подвешена на резинке; мы пили холодное консервированное пиво, и Леша говорил о любви.

«Здравствуй, дорогая, милая мама! Я толком не знаю, когда придет к тебе это письмо, я отправляю его из Веллингтона. Но, говорят, только один раз в месяц оттуда забирают нашу почту, да и то сначала она летит в Австралию, а уж потом в Советский Союз… Здесь начало лета, а Высоцк наш, конечно же, укрыт снегом. Знаешь, ма, а у моряков иногда возникает сильная тоска по родным местам, и теперь я точно знаю, как она начинается. Как это ни странно, но чаще всего она приходит во время работы. Стоишь на мостике, смотришь в море, и вдруг в памяти всплывает какой-нибудь уголок города. Нет, не обязательно Высоцка, важно, чтоб этот уголок был связан с чем-то близким тебе, и вот он возникает в памяти во всех подробностях, даже вспоминается, какая была погода, когда ты был там в последний раз: если осень, то палые листья на асфальте и их запах — банных веников, все до мелочей, и нестерпимо хочется очутиться в том самом месте, а перед тобой — море, только оно одно, и потому, наверно, несбыточным начинает казаться твое желание, — вот с чего начинается тоска, и ты даешь себе слово: как только придем домой, немедленно посетить то причудившееся тебе место, но тут же вспоминаешь: такое слово уж давал однажды, да разве найдешь хоть минутку свободного времени, когда прибываешь в порт. Но ты, ма, не очень пугайся, тоска эта как и приходит нежданно, так же внезапно и покидает тебя, но все, что дорого тебе на берегу, остается и бережно хранится в памяти.

И еще я тебе в этом письме напишу о маори, как ты просила, чтоб могла рассказать в школе своим ученикам. Ну, слушай, моя милая учителка. Я встречал этих ребят в Окленде и Веллингтоне, и у нас на пароходе живет их небольшая группа. Это красивые ребята со светло-коричневой кожей, есть среди них кудрявые, а есть и просто длинноволосые, но все широкогрудые, с короткими шеями, в большинстве своем они образованны, и новозеландцы гордятся: у них равные права с белыми и в правительстве есть министры-маори. А вообще-то они полинезийцы, ну, это ты наверняка знаешь, и прибыли они на Ново-Зеландские острова где-то в начале второго столетия нашей эры. Я познакомился на пароходе с одним профессором из Брисбена, стал расспрашивать у него про полинезийцев. Так вот, он говорит, что не согласен с Туром Хейердалом, что полинезийцы выходцы с Нового Света, и путешествие его на плоту Кон-Тики ничего, мол, не доказывает, кроме того, что такие путешествия возможны. А профессор верит, что некогда в Тихом океане был могучий материк под названием „Пацифида“, и остались от него Полинезийские острова; между прочим, геологические доказательства этому есть. Я не знаю, кто из них прав, может быть, Тур Хейердал, а может быть, те, кто верят в легенду о затонувшем материке, мне никогда в этом все равно не разобраться… Ма, а может быть, отец был прав, когда говорил, что и ты виновата в том, что он стал моряком? Ведь учительница географии…

Ну, слушай дальше. Маори, оказывается, были отличными воинами. Почти тридцать лет англичане не способны были их покорить, хотя главным оружием маори было копье, а огнестрельное они добывали у тех же англичан. Они селились деревнями, создавая нечто вроде маленьких крепостей, окруженных бревенчатым частоколом; селились большей частью на глинистых землях и в них вырывали пещеры и подземные ходы, но жили в домах. Когда англичане обрушивали огонь на деревню, маори покидали ее по подземному ходу, — это была их тайна, а когда опасность миновала, они возвращались и восстанавливали свое селение.

У них было много богов, но все они рождены великими божествами Небом и Землей, которые когда-то были нераздельны и потому вокруг в мире царила тьма, но дети их — боги — сумели поднять Небо над Землей и пропустить свет. Самый любимый из богов маори — Мауи, младший из сыновей, проказник и забияка; его изображают трехпалым, склонившим набок плутовскую головку с высунутым языком, — я купил тебе такого деревянного с нашейной повязкой; говорят, помогает сохранять веселое настроение.

Вообще-то Мауи хоть и весельчак, по ему все давалось нелегко. Когда у людей погас огонь, он решил его добыть у своей тетки, которая жила в подземных пещерах. Сначала он обхитрил ее, и тетка догадалась, в чем тут дело, едва-едва не сожгла его, и если бы не Небо, обрушившее сильный ливень, то Мауи вряд ли бы спасся. Но однажды он замахнулся на самое великое — на Смерть, решил проникнуть в подземное царство и уничтожить ее. Он взял в помощники маленьких птиц и на закате дня отправился в путь. Они долго двигались через горы и моря, пока не достигли входа в подземное царство. Богиня спала на своем каменном ложе. Тогда Мауи, зная веселый нрав своих спутников, сказал им: „Только не вздумайте хохотать, когда я начну спускаться в чрево этой древней особы. Вот когда вылезу, хохочите, сколько душе угодно“. И птицы пообещали ему сделать это. Мауи привязал копье свое к руке, снял одежды и только было собрался полезть в чрево к богине, тряхнул ногой, чтоб освободить ступни от пыли, — это было так смешно, что птицы с трудом удержались от смеха, но маленькая мухоловка все-таки не выдержала и рассыпалась громким смехом. Старуха проснулась, поднялась во весь рост и дунула на Мауи огнем и смрадом и убила его. Если бы этого не случилось, то перестала бы существовать на земле смерть — смех маленькой птички мухоловки лишил людей бессмертия.

Это красивая земля, ма, очень красивая, с холмами, прозрачным воздухом, чистой далью, но сонная скука витает над ней, потому что нигде, пожалуй, не живут так отъединенно люди; они возятся на своих фермах и редко общаются, они слишком залезли в свое одиночество, хотя всю жизнь говорили о свободе… Вот пока и все. Если эти сведения помогут тебе в чем-то, я буду рад…»