Сталин жил в нашей квартире. Как травмы наших предков мешают нам жить и что с этим делать - Татьяна Литвинова

свои переживания в слова. В процессе межпоколенческой передачи травмы обычно все повторяется снова и снова, пока герои истории не поймут, что именно они, говоря словами французского психолога Анн Шутценбергер, «без конца пережевывают, как корова жвачку» (Шутценбергер, 2016). Давно надоевшее «пережевывание» прекратится, когда люди смогут об этом говорить и постараются всё понять. Взрослые – на своем уровне, дети – на своем. Следует отметить, что в случае с ребенком психолог работает с родителем-заказчиком. Если родитель посвящает психолога в тайну, но не согласен, чтобы ее раскрыли ребенку, психолог не имеет права это делать.

Я привела этот пример, чтобы показать: в межпоколенческой передаче травмы, конечно, участвует не один человек, хотя чьи-то проблемы в семье могут выглядеть наиболее «кричащими». Системные семейные терапевты называют такого члена семьи «идентифицированным», то есть тем, кого семья обозначает как носителя проблемы (Эйдемиллер, Юстицкис, 2002). В случае с Ваней родители, потеряв одного ребенка, тревожились за второго и стали внимательно следить за его здоровьем. Они не понимали, что сын вступил в игру, бессознательно уловив ее правила, и без конца напоминал им прежнюю ситуацию, чтобы они снова и снова чувствовали прежнюю тревогу.

В приведенном примере мальчик знал о смерти сестры, и родители не скрывали от него свое горе. Но часто ребенку не рассказывают о травме, не сообщают правду о случившемся, объясняя это тем, что не хотят его расстраивать, он еще слишком маленький, чтобы знать, и т. п. (Шутценбергер, 2016). Вам уже известно, что те, кому не говорят правду, все равно неосознанно улавливают ее, и это отражается в их взаимодействии с другими членами семьи. Откликается в душе и вызывает сильные чувства. Напоминание о случившемся может проявляться в сновидениях. Так бывает даже тогда, когда уже не одно поколение не знает о том, что произошло.

Когда я узнала, что у бабушки Нюси было два мужа, а у мамы – два отца, сначала родной, потом отчим? Кажется, еще тогда, «на поселке». Бабушка Нюся говорила: первый муж был плохой, второй – хороший. Всегда ли меня волновал образ деда Шаталова, плохого мужа? На сознательном уровне – конечно, нет. Как любой ребенок в семье с тайной, я обычно не интересовалась тем, чем не следует. А между тем тайна исчезнувшего деда семью не покидала. Я думаю, что мама была на него похожа. Нельзя было не заметить, что в семейном альбоме нет его фотографии – ни такой, где он запечатлен один, ни такой, где он с женой или детьми. Но ведь этот человек был! Ведь я знала его имя. Мама однажды мне объясняла: бабушка повторно выходила замуж, начинала новую жизнь и поэтому все фотографии порвала. И я тогда поверила. Бабушку же я вообще об этом не спрашивала. И не догадалась бы. Но на самом деле образ человека, которого стерли из памяти, не просто говорит, а кричит о себе!

Когда я подросла, то стала строить предположения о случившемся с дедом, основываясь на воспоминаниях из детства. Почему я запомнила песню, услышанную в доме тети Нины? «Пусть я с вами совсем не знаком и далёко отсюда мой дом…» Я предположила: может быть, дед не вернулся потому, что встретил другую женщину? Почему бабушка читала мне: «ведут Антона на расстрел…»? Может, деда расстреляли?

Когда мама узнала, что я ищу сведения о ее отце, это ее встревожило, и она сказала сурово:

– Я думаю, для тебя дед должен быть примером.

(Так она сказала: не «уроком», а «примером».)

– В чем?

– В том, что, если не думать, о чем болтаешь, – посадят.

(Дед не пропадал без вести, его арестовали и судили по 58-й статье, «антисоветская агитация», и я уже четыре года шла к тому, чтобы увидеть его дело и узнать, «о чем же он болтал».)

– Как при Сталине?

– Как при Сталине.

– Слушай, я не хотела бы что-то не так сказать и после этого исчезнуть. И оказаться стертой из жизни, чтобы никто не мог найти моих следов. А ты?

– Ну так если сама виновата…

В любом разговоре содержится больше, чем сказано прямо. Этот разговор закончился фразой, подразумевающей: «он сам был виноват».

Похоже, у человека отняли и жизнь, и его место в жизни. Я снова и снова вспоминала об этом дедушке, слышала упоминания о нем словно под бдительным присмотром незримого Сталина, который каждый раз мешал узнать больше. Позже мне стало известно и о других родственниках, которые исчезли, растворившись в неизвестности. Дух Сталина их охраняет. Знает ли он всех наизусть? Или у него есть невидимые списки? Бабушка Нюся, кажется, всю жизнь боялась ареста. А родители? Я не знаю. Бабушка никогда не поминала Сталина недобрым словом. Только Хрущева: «При Хрущеве хлеб гороховый ели».

«На поселке» родители все время ругались с соседями через забор. Однажды папа во время скандала дал соседу дяде Яше пощечину. И дядя Яша обратился в суд. Родители тогда, наверное, очень боялись. У нас еще не было телевизора, но был детский фильмоскоп. Я помню, как сидим мы с бабушкой в нашей комнатке в темноте и смотрим диафильм «Мальчик-с-пальчик». Фильм был остановлен на кадре, где малыш Мальчик-с-пальчик бежит по тропинке, а за ним гонится огромный людоед. Кажется, вот-вот догонит. И бабушка Нюся говорит: «Папу посадят, маму посадят… Кому мы будем нужны?»

Удивительно: тема ареста и заключения звучала в семье, где никто не был судим, но в роду по обеим линиям имелись репрессированные. Сколько мне было лет, когда бабушка Нюся показывала диафильм про людоеда? Года четыре. Или пять? Четыре года было моей маме, когда ее отец ушел на войну.

Из архивной справки

Шаталов Ф. И. был арестован 27 сентября 1942 года Особым отделом НКВД 8-й стрелковой дивизии по подозрению в совершении преступления, предусмотренного ст. 58–10 ч. 2 УК РСФСР, обвинялся в том, что «находясь на передовой линии фронта, будучи враждебно настроенным против советской власти, систематически и открыто среди военнослужащих Красной армии проводил контрреволюционную агитацию пораженческого характера, направленную на подрыв мощи Красной армии и советского государства…»

(из обвинительного заключения).

Когда я рассказала маме, что узнала о случившемся с ее отцом, она вдруг смягчилась. Мама редко смягчалась. Она сказала: «Бедный. Я думала, он просто где-то погиб, а он мучился». И через несколько дней добавила: «Я плакала». Да, мама, я тоже плакала. Говорят, что дед Шаталов, уходя на войну, сказал бабушке: «Береги детей». И бабушка боялась: вот вернется и узнает, что она сына не сберегла. Ведь мамин брат умер в