Избранное. Том второй - Зот Корнилович Тоболкин

- Хворым ведь увезли, – сдвинув шапку, почесал затылок Митя.

Он правду молвил. Фатеева увезли из этого дома недужным. Когда начали кроить колхоз, его хозяйство к той поре потощало, чуя опасные перемены, он давно обратил добро в деньги, деньги – в золото. Но в стойлах по-прежнему били копытами три жеребца, которых Фатеев самолично выкормил чуть что не с ложечки. Купил жеребятами, уплатив деньги немалые. Зато потом на этих великолепных зверей вся деревня любовалась. Перед выездом сам гривы расчёсывал, до блеска натирал блёстки на шлеях, а когда выезжал за ворота – сотни любопытных глаз глядели с восторгом и завистью. Закусив стальные удила, выгнув точеные лебединые шеи, кони рвали ременные вожжи, флагами вились по ветру гривы. Дюжина копыт едва касалась земли. И вот эти чёрные молнии достались колхозу. Двух из них пережгли и надсадили в тот же год. Не от этого ли предчувствия занемог тогда Фатеев?

Накануне раскулачивания вылетел он за околицу на разлюбезных сердцу вороных, не заметив, что из-под горы навстречу человек движется. Сбил – не оглянулся. Когда возвращался – человек всё ещё лежал на дороге. Хотел проехать мимо – духу не хватило. Оказалась Афанасея Гилёва. Отвёз её и до полуночи примачивал синяки и ссадины. Не помоги женщине в ту пору – кончилась бы: одна-одинёшенька жила. Пришла в себя – не упрекнула. Только спросила:

- Вышлют тебя?

- Тебе не легче, – хмуро отозвался Фатеев, сутуля широкий клин спины, остриём сходящий к поясу.

- Помнить буду, – вздохнула Афанасея. – Все забудут, одна я не забуду. Жизнь долгая... Мало ли что...

- Дура, – тускло сказал Фатеев.

Укрыв её цветным тряпичным одеялом, вышел и, тронув рысаков, тихим шагом проехал по деревне.

Дома, капая жиром на бороду, хлебал наваристые щи Панфило.

- Чего надо? – неприветливо взглянул на него зять. Всё простить не мог, как Ворон богатством своим кичился, больше года Наталью не отдавал. Правда, после пожара он стал сговорчивее. Были слухи, что «красного петуха» будущему тестю подпустил Фатеев же.

- Говорят, слышь, скоро раскулачивать начнут, – вытирая кусочком хлеба дно чашки, упредил Панфило.

- Далее что?

- Прибрал бы что можно пока.

- Пропади оно пропадом! – отмахнулась Наталья. – Всё одно сгниёт. А с собой много не возьмёшь. Да и не дадут активистики.

- Помалкивай, дочь! Что не надо, продать можно. Деньги не гниют.

- Бери, продавай. Мне не до продажи. Пусто здесь. Пусто! – хватаясь за грудь, вскрикнул Фатеев.

- Живы будем – обрастём! – спокойно сказала Наталья. – Из золота пока ишо нужники не ладят.

- Ты про добро-то всурьёз аль шутейно? – осторожно копнул Ворон. Он бы даже для дочери родной не расщедрился, не то что для зятя.

- Отшутился Петруха Фатеев! Сурьёзное время настало!

- Тогда я, слушай, возьму маленько?

- Отвяжись! – уронив голову на руки, бессильно лежавшие на столе, Фатеев забылся.

Открыв замок кованого сундука, Ворон стал жадно метать оттуда добротные суконные отрезы, нарядные рубахи, борчатки, бельё...

Нагрузив узел, взвалил на себя, сгинул в темноте.

Вернулся не скоро, весь в мыле, дыша тяжело, как загнанная лошадь.

- Ты, слышь, коней-то обезножь... Всё одно куманистам достанутся! – косясь на другой сундук, посоветовал.

- Молчи, старая мозоль! Я скорее тебя обезножу! – выкрикнув это, Фатеев странно скособочил рот и брякнулся об пол. На губах выступила красноватая пена. Лежал спокойно, нехорошо подогнув под себя ноги.

- Иди-ка ты домой, тятя! – бесцеремонно оторвав старика от тряпья, которое тот лапал, словно любушку, сурово приказала Наталья. – И без тебя тошно.

- Я бы ишо чуток взял? – просительно пробормотал старик: сундук завораживал. Но дочь так зыркнула на него, что он убрался без лишних слов.

Петруха очнулся к утру, чтоб увидеть позор свой.

Из пригона, держась за недоуздки, вахлак вахлаком выводил коней Сидор Пермин. В избе хозяйничали Илья Бурдаков, Фёкла и Митя Прошихины. Евтропий, угрюмо нахохлившись, сидел у порога. Услышав их голоса, увидав уросивших коней, Фатеев вскрикнул и упал как подкошенный.

- Кулак, а на расправу хлипок! – скривил губы Пермин, на которого всё это не произвело ни малейшего впечатления.

- И до тебя доведись, так взвоешь, – надевая на коренника хомут с чеканной шлеёй, сочувственно произнёс Евтропий. – Вон ведь какие звери! Все жилочки насквозь видно!

- Поездил – и будет. Теперь наш черёд, а он пущай пеший походит, – стрельнула скороговоркой Фёкла.

Надменная красавица Наталья сидела прямо, слезинки не проронив. С молчаливым презрением следила за тем, как новые хозяева перетряхивали старинные сундуки, открывавшиеся с удивительным звоном.

- Ну-к, свет мой, Наталья Панфиловна, подыми локоточки – ласково попросила Фёкла. – Скатерку-то я возьму. Вы ишо наживёте. Припрятали, поди, на чёрный день?

- А ты как думала? – усмехнулась Наталья. – Тебе оставить – всё одно с кобелями прошикуешь. И добром не помянешь.

- Не помяну, правда твоя. А многонько ли утаили