Князь Тьмы и я. Книга вторая (СИ) - Звездная Елена

Мне хотелось помыться. Снова, снова, снова и снова. Но Грэя отобрала губку, увидев, что я содрала кожу почти до крови… Она все отобрала. Остались только я, вода которой недостаточно было чтобы утопиться, и кран из которого падали капли. Словно он плакал вместо меня, потому что у меня не осталось даже слез.

Звонок телефона.

Приглушенный завесой апатии, которая медленно накрывала — видимо последнее лекарство было вконец убойным, или дозу уже увеличили до максимума.

Грэя ответила, и я услышала голос, кажется отца Малисент:

— Как она?

Дернувшаяся было к выходу вампирша, все же не рискнула оставлять меня одну, и ответила, на пороге ванной комнаты:

— Плохо, господин.

Пауза и вопрос:

— Насколько плохо?

Меня начало клонить в сон до такой степени, что глаза как-то органично закрылись сами. Грэя быстро подошла, и, придерживая меня, готовую сползти вниз и уйти под воду за плечо, тихо ответила:

— Хуже самого худшего из вариантов.

Еще одна пауза в трубке телефона и вопрос:

— Навьен?

— Мертв, — едва слышно ответила Грэя.

И я оглохла.

Просто оглохла.

Во мне умерло не что-то, во мне умерло абсолютно всё.

5

Утро…

День…

Ночь…

Утро…

День…

Ночь…

Утро.

День.

Ночь.

Снова утро.

Я открывала глаза, смотрела, как солнце безрадостно выкатывается из-за горизонта, и закрывала глаза снова. Я не хотела просыпаться. Не хотела вставать. Не хотела жить. Странно, впервые в жизни я поняла свою мать. Все эти годы в детском сердечке, которое оставалось какой-то отдельной кровоточащей раной даже в моем взрослом сердце, билась эта горечь непонимания, эта обида, это наивное «Почему мама не хотела жить?». Что ж, теперь я могла честно сказать ей – «Прости, мама, теперь я поняла, я уже все поняла».

Между мной и мамой существовало только одно незначительное отличие — я любила утро. Я любила каждое утро. Потому что по утрам князь уходил…

Когда работаешь в полиции, сталкиваешься с одним интересным феноменом — человек привыкает ко всему. Жертва, рано или поздно, признает созданный мучителем порядок вещей как единственно верный и приспосабливается к нему. Психика пластична, и у нее всегда одна цель — позволить человеку выжить. Обычно бывает так, да.

Обычно.

Я не знаю, была ли я обычной, или же все разговоры о моей уникальности имели под собой какие-то основания, но… того, что случилось в первую ночь, больше не происходило. Да, я хотела секса каждый раз, когда Даркан желал, чтобы я этого хотела, но мое сознание больше не плавилось от неистовой потребности, я больше не целовала князя, поддавшись неконтролируемому желанию прикоснуться, прижаться губами к его коже, я больше не хотела его так, как это было в первую ночь.

Человек ко всему привыкает?

Что ж, в каком-то смысле я привыкала. К сопротивлению. К ненависти. К ярости в его глазах, которые устали вглядываться в мои, в поисках отклика. Хоть какого-то эмоционального отклика. Но не находили ничего.

Забавно, но князь считал себя вправе рассчитывать на… признательность, благодарность, заботу?

Между нами все так же не было секса в том понимании секса, который имеет родопродолжательную функцию. Сам князь ни разу не расстегивал свои брюки. Ни разу не срывался, удерживая свое собственное желание в тисках железного контроля. Ни разу не менял свою форму, оставаясь в пределах вампирского облика. И он считал, он был уверен, что я должна быть признательна ему за терпение, благодарна за сдержанность.

Но нет!

Не на ту напал!

Не на той женился!

Не ту, выбрал себе в жертвы!

Быть благодарной? За что? За ночи, в которых он пока еще был красавцем, но все равно стал для меня худшим из всех кошмаров? За неизбежную перспективу встречи с его формой «чудовища»? За убийство Навьена?

Мне не за что было быть ему благодарной, я слишком хорошо понимала, что все это такая «игра в благородство», в безумной и не понятно на чем еще держащейся надежде, что однажды я полюблю его. Что-то типа «Любовь зла, полюбишь и козла… в смысле князя».

А потому Даркан сдерживался каждую ночь. Забавно, неужели он действительно верил, что монстр в нем может сделать его еще более отвратительным в моих глазах? Или он все еще считал, что я возненавижу себя до такой степени, что его стану ненавидеть меньше? Зря. И когда-нибудь он это поймет.

Надеюсь, этот момент станет моментом моей смерти.

6

Все изменилось в один день. В один из дней, которым я потеряла счет. В день, когда от созерцания того, как солнце поднимается по небосклону вверх, меня отвлек разговор между Грэей и вторым тысячником князя.

— Мне нужно с ней поговорить, — произнес Тэранс.

— Княгиня должна спать! – не согласилась с ним Грэя.

— Испарись! — разъяренно прошипел тысячник.

— Нет! — прошипела Грэя.

И я как-то интуитивно поняла, что либо я вмешаюсь, либо от моей горничной сейчас мало что останется. Повернулась, села на постели, обнимая колени и вопросительно глядя на стоявшего в проходе тысячника. Он был выше Грэи на голову, а потому прекрасно меня видел. И он был старше Навьена, соответственно отлично себя контролировал, но даже он содрогнулся, увидев меня.

— В чем дело? — мой голос стал каким-то бесцветным, чужим…

Я даже не помню, сколько времени не разговаривала, и сейчас просто не узнала свой голос.

Тэранс посмотрел на меня так, что стало ясно – он уже пожалел о своем решении поговорить, и вообще с удовольствием собирался смотаться, но… что-то его останавливало. Не то, чтобы мне было интересно, что именно, и все же.

— Княгиня, — тысячник как-то гулко сглотнул, странно глядя на меня, — мне известно, что перед смертью Навьена, вы пытались что-то разведать. Вы вдвоем. Вввы помните что… именно?

Естественно я помнила. Из минут проведенных с Навьеном, я могла бы вспомнить, наверное, каждую.

— Лорд Тэранс, — Грэя быстро оглянулась на меня, а затем разъяренно зашипела уже ему, — все, что удерживает князя на грани сейчас — униженная просьба его бывшей невесты княжны Малисент, не причинять вред княгине. Я понимаю, что вы заботитесь о доме Даркан, но кто позаботится о княгине?! Я…

Я молча поднялась с постели. На мне было платье, темно-синее, струящееся шелком, сверкающее каплями драгоценных камней… На меня каждое утро натягивали очередное платье, чтобы во время завтрака с князем я выглядела максимально достойно. Но аппетита мне это не добавляло вовсе, я давно перестала есть. В мой рацион вернули все, включая углеводы, даже разок пиццу приволокли, но есть я больше не хотела. Ничего и никак. Так что я теперь была максимально достойным приведением — смотреть на себя в зеркало я давно перестала, однако вены проступившие под истончившейся кожей на руках говорили о многом.

Но один плюс у всего этого театра абсурда с ежеутренним одеванием и все более старательным макияжем имелся — в таком виде я могла встать и подойти к тысячнику… второму из тысячников…За то, чтобы подойти к первому, я, наверное, отдала бы князю все остатки своей гордости… я бы отдала все, вообще все.

— Грэя, уйди, — приказала, приблизившись к двери.

И едва горничная с поклоном отошла, спросила у Тэранса:

— В чем дело?

Он резко отвел взгляд. Постоял, глядя в сторону. Потом не выдержал, достал платок, прижал к лицу, стараясь блокировать свое дыхание от моего запаха, и все так же отводя взгляд, сухо произнес: