Вечный свет - Фрэнсис Спаффорд

– Ну, не знаю, – неуверенно отвечает Маклиш. Верн практически видит его мысли. Тот представляет вереницу бексфордских мясных лавок, захудалых овощных магазинчиков, сомнительных торговцев подержанной мебелью и заплесневелых газетных киосков, и ему явно сложно поверить, что где-то там может прятаться хоть какое-то подобие золотой жилы. – Я думал, это будет что-то… Ну, поновее. Ты же сам сказал…

– Будет, – наседает Верн. – С этого все начнется. С обычной улочки, с обычного магазина, потенциала которого никто не разглядел. А потом – да. Потом начнется все веселье. Потом пойдут торговые центры, офисные кварталы, гребаные катки и казино. И небоскребы!

– В Бексфорде? – спрашивает Маклиш. – Ты хочешь построить небоскребы в Бексфорде?

– А хрен ли нет? – говорит Верн, и они оба разражаются хохотом, добрым, воодушевленным, а рядом витают призрачные силуэты небоскребов над рекой.

Является незваный официант и разливает по бокалам остатки вина. Не торопится, затейливо поворачивает бутылку, чтобы с горлышка не падали капли, размахивая у них под носом белым ручником. Маклиш как будто сдувается и снова начинает ерзать.

– Не желаете еще бутылочку, джентльмены? – спрашивает официант.

Нет, вали отсюда.

– Нет, спасибо, – отвечает Верн, отмахиваясь от него большой розовой рукой, и продолжает наступление: – Так что видишь, все начинается с малого, с повседневного, но это действительно будущее. Мое будущее. Возможно, твое. Потому что такой парень, как ты, должен спрашивать себя «А что дальше?», так?

– Отец постоянно так говорит.

– Похоже, он мудрый человек, – вкрадчиво говорит Верн, готовясь призвать в свидетели семейную мудрость. Но Маклиш, отложив вилку с ножом, ссутулил плечи и скорчил гримасу, стараясь, хоть Верн и не сразу это понял, кого-то изобразить.

– Ох, подумай о своем будущем, Джо, – сказал Маклиш, резко перевоплотившись в карикатурного уроженца Глазго со старческим хриплым, прокуренным баритоном, потрескивающим, как обезумевший счетчик Гейгера. – Футбол неплохое дельце, когда ты молодой, а чего ты будешь делать, когда колени откажут? Когда тебе стукнет двадцать пять и твои начальники решат, что ты уже старый, э? Откуда тогда деньги брать на блестящие костюмчики и галстуки?

Перевоплощение оказалось таким точным, Верну и в голову бы не пришло, что парень на такое способен, а еще он совершенно не мог определить, сколько неприязни на самом деле кроется в этой пародии.

– А он у тебя оптимистичный, да? – Он решает не рисковать и прибегает к старой доброй иронии.

– Да нет, он не то чтобы неправ, – вздыхает Маклиш. – Но он говорит это с таким гребаным самодовольством.

– И чем же он предлагает тебе заняться потом?

– Пойти на железную дорогу, как он. Остепениться. «Это хорошая работа. Если, конечно, ты не думаешь, что слишком хорош для нее».

– А сам ты не в восторге от этой идеи? – Теперь он на безопасной территории. Кто же в девятнадцать лет, в самом начале своего пути, своего полета порадуется мысли о падении на землю?

– Не очень.

– Что ж, ты определенно способен на большее.

– Да?

– Да! Конечно способен. Позволь спросить, сколько они тебе сейчас платят? – Разумеется, Верн знает сколько, до последнего пенни. Выяснить это было одним из ключевых моментов в подготовке к сегодняшней встрече.

Как он и предполагал, вопрос настораживает Маклиша.

– Почему вы спрашиваете?

– Это так, для примера. Не подумай, я не допытываюсь. Дай-ка угадаю. Я бы сказал… Фунтов тридцать в неделю?

Лесть. После забастовки, которую игроки устроили три года назад, – еще один ценный ключик к их разговору – ограничение заработной платы, действовавшее десятилетиями, сняли. Но «Миллуолл» далеко не самый богатый клуб, а Маклиш еще далеко не звезда, к тому же они прикрываются тем, что он молод, поэтому сейчас он получает двадцать шесть фунтов и десять шиллингов.

– Около того, – говорит Маклиш.

– Неплохо, – говорит Верн. – Молодец. Но знаешь что? На самом-то деле, если подумать, в конечном счете это просто гроши, сынок.

– Чего? – спрашивает Маклиш, не понимая, смеяться ему или обижаться.

– Нет, конечно, в сравнении с Британской железной дорогой просто превосходно. Но в сравнении с тем, что ты мог бы иметь, в сравнении с миром, – он обводит пальцем окружающий их аттракцион роскоши, – миром, который настолько «созрел», что стоит лишь нажать, главное знать – как и куда, – так вот в сравнении с этим ты просто нищий, приятель. Считай, ничего за душой нет.

– И все же у меня достаточно денег, чтобы вы мной заинтересовались, – говорит Маклиш.

– Прости? – переспрашивает Верн, позволив морщинке смущения рассечь свой массивный лоб.

– У меня достаточно денег, чтобы вы попросили меня вложить их в это… – Маклиш стучит пальцем по визитке на скатерти.

– Что? Ты думаешь, я хочу, чтобы ты инвестировал в это?

– А разве нет?

– О господи, – говорит Верн, силясь изобразить, что это предположение его одновременно смутило и развеселило (но не слишком, чтобы не вышло оскорбительно). – Нет! Боже, приятель, у меня совершенно противоположные цели. Нет-нет-нет. В этом смысле у меня все в порядке. Деньги есть, и по правде сказать, из карманов поглубже, чем твои. Без обид.

– Так вы не хотите от меня денег?

– Нет. Прошу прощения, видимо, я не вполне ясно выразился.

– Тогда чего вы хотите? – спрашивает Маклиш.

Верн цокает языком и смущенно опускает взгляд.

– Ну, – тянет он, потирая указательным пальцем несуществующее пятно на скатерти. – Я собирался подвести к этому, знаешь, чтобы не прямо в лоб, но раз так… Все, что мне нужно…

Он поднимает глаза, чтобы одарить Маклиша заранее подготовленным, исполненным искренности взглядом, который вместо этого цепляется за кое-что у парня за спиной. Там, у подножья винтовой лестницы, в окружении набриолиненных кавалеров с континента он замечает лицо, которое в последний раз видел с высоты пятидесяти футов на сцене Ковент-Гарден. Песня, которая тогда звучала, вознеслась до шестишиллинговых мест на галерке и попала ему в самое сердце, вывернула наизнанку. Без своего трагического облачения она выглядит старше, а светское лицо кажется незнакомым. Но это она! Вот здесь, в паре футов. Эта женщина – ключ к тем чувствам, которые он надежно прячет внутри, даже от самого себя. Когда он покупает билет в оперу, левая рука его не знает, что делает правая[1]. Он действует у себя же за спиной. Втихаря проскальзывает на Вест-Энд, отвернув внутренний взор от осознания того, что чуть позже он будет промакивать глаза носовым платком, будет сидеть под золоченым потолком Ковент-Гарден, а по щекам будут беззвучно струиться слезы. Теперь у него щиплет глаза.

Ему следовало бы сейчас нанести тщательно спланированный, решающий удар этого дня. Все льстивые, алчные и унизительные ловушки уже сработали. Пора заканчивать. И где-то там он все еще говорит, а Маклиш