Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее - Пьер Весперини

Не знаю, сможет ли эта аспирантка «изменить мир к лучшему», но в одном я уверен: она не сможет выполнять качественные исследования, если не отделит их от политики. А выполняя некачественные исследования – то есть те, которые можно будет легко опровергнуть, – она тем самым будет дискредитировать свою политическую активность.

Примером подобной ошибки стала недавняя прискорбная дискуссия между Падильей и известным кембриджским историком Мэри Бирд, в ходе которой Бирд стремилась представить древних римлян предшественниками счастливого мультикультурализма, а Падилья утверждал, что на самом деле они были дальними предками трамповской ксенофобии.

Поэтому удивительно, что речь, в основе которой лежат сразу три логические ошибки (смешаны функция и цель, изучение и одобрение, наука и политика), настолько сильно потрясла американские и британские академические круги.

Если мы видим, что кому-то отказывает способность здраво рассуждать, следует задуматься, какие отрицательные аффекты помешали сохранить ясность мысли.

А чтобы определить отрицательные аффекты, сыгравшие свою роль в этом эпизоде, который может оказаться решающим для будущего классической филологии, необходимо осознать и четко назвать их источник: расизм.

Не зная масштабов расизма в США, невозможно понять ни бескомпромиссность Падильи Перальты, ни бессилие его коллег{174}.

Падилья демонстрирует явное стремление к разрушению.

«Меня не интересует уничтожение ради уничтожения, – говорит он. – Я хочу строить». Строить что? Неизвестно. У Падильи нет другой программы действий, кроме разрушения классической филологии. Откуда столько ненависти, спросите вы? Ответ – в статье.

Используя образ, предложенный в свое время Джеймсом Болдуином, Падилья рассказывает, как классические штудии стали для него входным билетом для интеграции в американскую систему. Но, когда он стал признанным антиковедом, его настиг экзистенциальный кризис:

«Падилья начал чувствовать, что потерял что-то, посвятив себя классической филологии. Как отмечал Джеймс Болдуин тридцатью пятью годами ранее, у билета есть цена. ‹…› “Мне пришлось активно заняться деколонизацией своего сознания”, – сказал он мне».

Похоже, Падилья хочет наказать классическую филологию за то, что она стала для него тем самым билетом, о котором писал Болдуин. Вот почему он призывает к суду над классическими дисциплинами.

Но обвиняемый, оказавшийся на скамье подсудимых, совершенно не похож на его описание. Классическая филология уже давно перестала быть той дисциплиной, которую он бранит. Она не только отказалась от воспевания достижений белой цивилизации, но и сыграла фундаментальную роль в деколонизации европейской культуры. Достаточно вспомнить так называемую парижскую школу, возглавляемую Жан-Пьером Вернаном и Пьером Видаль-Наке, идеи которой и сегодня пользуются огромным авторитетом на американских кафедрах классических дисциплин. Именно научное изучение Античности позволило разрушить связанные с ней мифы. Вспомним, например, три классические работы: «Гомер и Даллас» Флоранс Дюпон, которую гневно раскритиковал Ален Финкелькрот; «Сравнивая несравнимое» Марселя Детьена, которая развеяла образ Афин как первой демократии; «Против корней» Маурицио Беттини, заслужившую ненависть крайне правых. Можно еще долго перечислять имена ученых, чьи исследования деконструировали наши социальные устои, показав их историческую обусловленность и продемонстрировав, как, начиная с Античности, можно было изобретать совсем другие нормы{175}.

Кто будет выполнять эту работу, если мы упраздним классическую филологию?

Здесь мы и вступаем на почву полной иррациональности – иррациональности отрицательных аффектов, порожденных расизмом.

Коллеги Падильи, оппонирующие ему, словно парализованы чувством вины – еще одним отрицательным аффектом того же происхождения. Они не осмеливаются критиковать Падилью прямо и лишь пытаются его успокоить, приводя примеры хорошего использования классической филологии. В результате его дискурс начинает преобладать в научных кругах. Студенты Принстонского университета признавались Фини, что им «стыдно говорить друзьям, что они изучают классическую филологию». Фини не нашел иного ответа, кроме как: «Полагаю, это печально».

Стремление к уничтожению, чувство вины, стыд, печаль. Недостает еще одного мощного «отрицательного аффекта» – страха. На самом деле, как пишет в газете Frankfurter Allgemeine Zeitung профессор истории Древнего мира Бернского университета Штефан Ребених, «в США сейчас доминирует “деколонизированная” наука об Античности. Почти никто уже не осмеливается вступать по этому поводу в публичную дискуссию и повторять неоспоримые основы научного знания».

Для мониторинга академического дискурса Падилья и трое других ученых из Принстона предложили в открытом письме, опубликованном в июле 2020 года, создать в Принстонском университете комитет, который бы «следил за соблюдением дисциплины в отношении поведения, инцидентов, исследований и публикаций расистского характера». На этот раз кое-кто выступил против. «Меня беспокоит, каким образом исследование определяется как расистское, – сказал один профессор в интервью газете Times. – Эта черта постоянно сдвигается. Наказывать людей, проводящих исследования, за то, что кто-то посчитал их расистскими, не кажется мне правильным решением». Но для Падильи проблемы со свободой высказываний не существует{176}, как он сам говорит в интервью Times: «Я не считаю свободу выражения мнений или обмен идеями целью, к которой нужно стремиться. Скажу откровенно – я рассматриваю то и другое скорее как средство развития человека». Это развитие человека, которому должна быть подчинена свобода, представляющая собой лишь средство достижения цели, звучит очень знакомо. Перед нами формула всех тоталитарных антиутопий.

Бертран Рассел называл наше время самым местечковым (parochial) из всех{177}. Это особенно справедливо для американской академической культуры. Она совершенно забыла о том, как сложна История. Все труды, опубликованные не на английском – будь то французский, итальянский или немецкий, – просто-напросто игнорируются. Античность для классических филологов больше не объект изучения, не самоцель, а всего лишь еще одна площадка для современных политических дебатов.

Незнание языка также укладывается в эту тенденцию. Мысль, что упразднение классической филологии повлечет за собой прекращение изучения древнегреческого и латыни, похоже, не пришла в голову Падилье и его сторонникам. Но ведь именно знание текстов на языке оригинала позволяет освободить их от анахроничного империализма, который сегодня наступает со всех сторон.

Незнание неизбежно приводит к чрезмерному упрощению, а чрезмерное упрощение – к поляризации спора. Поляризация разрушает дух дискуссии, подпитывает агрессию одних и бессильное молчание других. Таким образом, отказ от знания ведет к разрушению культуры.

•••

Вскоре после написания этой статьи Принстонский университет отменил требование знать латынь или древнегреческий языки для поступающих на курс классической филологии. По этому случаю я дал журналу Philosophie Magazine следующее интервью.

Интервью журналу Philosophie Magazine

Николя Гастино: Одной из причин решения, принятого Принстоном, был тот факт, что древние языки гораздо менее доступны для студентов из неблагополучных слоев населения или с меньшим культурным капиталом, в частности для цветного населения США. Сделав изучение этих языков факультативным, Принстон намерен повысить инклюзивность и разнообразие классических штудий. Что вы думаете об этих аргументах?

Прежде чем ответить на ваш вопрос, я хотел бы рассмотреть его контекст. В случае США мы имеем дело со страной, разделенной так называемым цветным барьером. Во Франции мы недооцениваем значимость этого разделения. Поскольку расизм, к сожалению, знаком и нам, мы склонны предполагать, что в США он выглядит так же, как здесь. Но это страна, где уровень насилия на расовой почве не сравним с нашим: уже после смерти Джорджа Флойда полицией были убиты шестнадцать цветных американцев. Это страна, где бывшие рабовладельческие штаты принимают бесчеловечные законы о выборах, чтобы помешать беднейшему населению голосовать (например, запрещают предлагать еду и воду людям, стоящим в очередях перед избирательными участками), или отправляют цветного в тюрьму на двадцать лет за кражу двух рубашек{178}.

Разумеется, это расовое разделение проявляется и в образовании. С черными детьми учителя (как правило, белые) обращаются не так, как с белыми, – черным гораздо чаще ставят низкие отметки, их чаще наказывают и выгоняют из школы. В этой связи стоит прочитать недавно опубликованный в The Washington Post красноречивый рассказ «благонамеренного белого учителя», который под старость стал испытывать угрызения совести{179}. При этом дело может зайти гораздо дальше плохих оценок,