Цусимский синдром - Станислав Смакотин

Одеваясь, с удивлением ловлю себя на мысли: «А я-то, похоже, тяну время?..» Словно собираюсь на экзамен, в исходе которого не уверен. Каждый миг растягивается в бесконечность, и начинаешь концентрироваться на деталях: «Вот, к примеру, пуговица на штанах…. Какая необычная с виду! Перламутровая! Пока смотрю на нее, скоротаю секунду… А вот туфли а-ля прадедушка на танцах… И совсем новые, кстати говоря! Чего здесь еще интересного?..»

Однако меня все-таки ждут. Со вздохом поднимаюсь:

– Идемте.

Семен не спит, даже успевает подмигнуть мне со своей койки. Беззвучно присвистнув от восхищения моим видом. Федосеев без сознания, лишь тихонько стонет во сне.

Эх, Федосеев… Постараюсь сделать все, чтобы тебя списали отсюда во Владике. Сам не хочу!

В приемном покое Аполлоний шепчет: «Минуту!..» – и быстренько ныряет в операционную, через мгновение возвращаясь с коробкой. «Что такое? Ах да, про улики-то я забыл… А то придем к Рожественскому. С пустыми руками и байками…»

Привычно сворачиваем на знакомый трап. Когда оказываемся на палубе, Матавкин торопит:

– Налево, Вячеслав Викторович! Там еще раз наверх.

В темноте ни черта не видно, и где трап, а где море, понимаю с трудом. Больно тычусь головой в торчащую железяку. Сообразив, что дешевле идти первым, тот выручает:

– Следуйте за мной!

Так-то лучше. А то до адмирала одни уши доедут, пожалуй… И то не факт.

Быстро преодолеваем ступени и оказываемся уровнем выше. Едва успевая разглядеть шлюпку под брезентом, слышу голоса:

– В Нуси-Бе учения доказали, что стрелять можем! Уверенное управление огнем и хорошая наводка – получите и распишитесь!

Оппонент не столь оптимистичен:

– Щиты валились от ударной волны, вот и возникло впечатление…

При нашем приближении офицеры смолкают, провожая меня удивленными взглядами.

Да, парни, я к адмиралу! Вас, между прочим, выручать, вы-то не в курсе? Стреляли, может, и хорошо, но вот итоги у вас будут…

Матавкин молчалив и сосредоточен. Не знаток я в спинах и определениях настроения по ним. Однако здесь, что называется, налицо. Наверняка волнуется не меньше меня, бедолага. Удружил я проблем своим появлением!

Спускаемся внутрь, оказываясь наконец у массивной двери. Охраняемой, кстати говоря. И опять же из красного дерева. Мода у них такая?..

Все, приехали? Адмиральские чертоги?

Где там начинает сосать у литературных героев, когда страшно? Под ложечкой? Вот-вот. Хоть и не знаю, где это, но ощущения не из приятных…

Офицер у входа подозрительно оглядывает меня с ног до головы. Въедливый взгляд, рука на кортике. Недоверчиво торчащие усы. Как у таракана.

– Владимир Юрьевич, адмирал нас ждет. – Голос Матавкина серьезен. – Этот человек… – указывает на меня, – спасенный возле Камрани, и Зиновий Петрович желает его видеть.

– Минуту! – Вахтенный исчезает.

Матавкин быстро вручает мне сверток, взволнованно инструктируя:

– Я представлю вас, затем немедленно начинайте. Включайте ваш… фотоаппарат и сразу рассказывайте про будущее! – Голос выдает сильнейшие эмоции. – Потом я выйду под благовидным предлогом и оставлю вас одних, чтобы… – Он не успевает закончить.

Дверь распахивается, и офицерик торжественно приглашает:

– Входите! Придется обождать в приемной, адмирал занят.

Проходим внутрь. Вопреки ожиданиям, обстановка не сказать чтобы слишком роскошная. Чувствуется, что здесь обитает человек во власти, но не более. Встречал кабинеты побогаче в родном времени.

Два больших кожаных дивана – очевидно, для посетителей. Огромный письменный стол, занимающий все пространство в углу. Под обязательным портретом монарха блестит золотом барометр, рядом карта мира… «А где портрет учителя, покойного Макарова? Не жалуем наставников?»

Под потолком довольно скромная на вид люстра. Вместо иллюминаторов зашторенные окна… Это точно кабинет адмирала? А как же золотой рояль, хор цыган и медведи с балалайками? Новиков-то рисовал зажравшегося олигарха, разве нет?..

Вторая дверь в личные покои, оттуда громкие голоса. Точнее, один уверенный голос. Всего не разобрать, отчетливо слышится лишь «уголь» и «какого дьявола?!».

Хм… А сам-то вообще в настроении аль как? Перевожу взгляд на Матавкина. Тот пожимает плечами – мол, что могу сказать? Адмирал все-таки.

Неожиданно – правда, что ли? – на память приходит эпизод из «Цусимы». Как сей товарищ, что сейчас шумит за стенкой, вышиб кому-то зубы, при этом даже не обернувшись. Где-то в это же время примерно? Незадолго до сражения?

Голос возвышается, распекание приобретает ясные черты:

– …Если вовремя не обеспечите погрузку – в порошок сотру! Господин де Колонг!..

Опаньки… Знакомые все лица! Не тот ли это Клапье, что сдал миноносец с раненым адмиралом?..

Догадки подтверждает Матавкин:

– Флаг-капитан штаба! – шепчет он.

Тогда все ясно. Тот самый тип!

Наступает тишина, в течение которой доносится лишь неуверенный бубнеж. Клапье, видимо, отчаянно убеждает начальство, что сдаст погрузку на «ура». Раздается громкое «свободен!», дверь резко распахивается… А вот и сам угнетенный штабист: франтоватый офицер лет пятидесяти, с бородой и раскрасневшимся лицом, вихрем проносится мимо. Не обращая внимания на моего вытянувшегося протеже. Неловко цепляясь за вешалку и чуть не падая, исчезает в двери.

Проводив глазами комичную фигуру, чувствую себя, словно перед визитом к стоматологу:

Ну вот, Слава. Настал твой час. Теперь точно будет решаться твоя судьба, эскадры судьба, России судьба… Что там еще осталось? Мира судьбинушка? Громко сказано, но что-то в этом…

Не успеваю я додумать про судьбы мира, как в дверях появляется пожилой офицер в белом кителе…

Адмирал?!

Память услужливо воспроизводит портрет Рожественского. На нем изображен подтянутый человек средних лет, с небольшой бородой и николаевскими усами. Грудь в орденах с медалями. Волевое лицо и глаза с прищуром, уверенно смотрящие вдаль, не оставляют сомнений: несдобровать японской гадине! Каюк восходящему солнцу!

Человек, только что вошедший в кабинет, отличается от оригинала, как… Настоящий Владимир Ильич от своих памятников! Другого сравнения на ум не приходит. Грузный лысоватый офицер с седой бородой, тяжело ступая, проходит к столу. Одутловатое лицо пышет жаром – явно следствие недавней беседы. Медалей не вижу, на груди одинокий наградной крест. Георгий?.. Не уверен.

Китель неряшливо расстегнут на несколько пуговиц. Золотые эполеты общего неприятного впечатления не сглаживают.

Внутренне сжимаюсь: «С виду не самый миролюбивый человек. Я не психолог, но…»

Не обращая на нас никакого внимания, офицер наливает воды из графина, одним залпом осушая стакан. Кряхтя, усаживается за стол. Лишь сейчас замечаю, насколько хаотично тот завален бумагами. Нет, это совсем не перфекционист Македонский…

Человек поднимает глаза, молча оглядывая наш дуэт. В частности, меня. Взгляд тяжелый и какой-то… Обреченный, что ли? Мне не кажется?

Матавкин нарушает молчание:

– Зиновий Петрович, вот… – смолкая, поворачивается ко мне. – Спасенный в бухте Камрань мой пациент… – Вновь сбивается. Делая внутреннее усилие, все же завершает речь: – Изъявил желание лично беседовать с вами!

Надо что-то сказать? Здравия желаю, товарищ вице-адмирал? Наконец я тоже нахожусь:

– Господин адмирал, добрый день! – тут же запинаюсь, но быстро поправляюсь: – Смирнов… Вячеслав!

Все правильно доложил? Ай, балда… Какой еще «добрый день»?.. Ночь на дворе давно!..

Рожественский не реагирует, продолжая буравить меня взглядом. «Прямо сейчас дыру проделает… Уважаемый, да ты директора моего не видал, депутата заксобрания… У него бы тебе поучиться! Вот тот дыры не буравит, а сразу жжет насквозь. Так что имей в виду: подобные взгляды я на своем веку встречал, не привыкать…»

– Зиновий Петрович, я вынужден отлучиться к больным… – Матавкин делает движение к выходу. – Позвольте мне…

– Останьтесь, Аполлоний, – впервые подает голос командующий. – Что вы хотели мне сказать?

А вот это уже про меня. Ну давай же, давай, Слава! Решающий момент настал!

Делая глубокий вдох, кошусь на врача. Тот вытянут «смирно», в мою сторону не глядит. И правильно, Аполлоний. Мы мало с тобой знакомы…

– Зиновий Петрович… – Я тоже непроизвольно вытягиваюсь. – Понимаю, что поверить в это очень трудно… Почти невозможно… – безнадежно запинаюсь на полуслове.

Ну же, Слава, говори! Эвон как на тебя смотрит. Не адмирал – Змей Горыныч вылитый! Сейчас пар из ноздрей повалит!

– В общем, господин адмирал, я не из вашего времени! – выпаливаю я наконец. – Каким-то образом… – Глаза Рожественского начинают округляться. Фиг с ними, дай договорить сперва! – Каким-то невероятным образом я, российский турист, выпав с борта катера в мае две тысячи шестнадцатого, очутился здесь, у вас… – Лицо адмирала приобретает серый оттенок. Красное выглядело гораздо здоровее. Эй!.. – В тысяча девятьсот пятом году, господин адмирал! – завершаю я монолог. На переносицу падает капля пота. Тяжелый момент… Держись! То ли еще будет!..