Серебряный город мечты - Регина Рауэр

глядя. Тексты вообще следует в первую очередь показывать Йозефу, а не корректору, выпускающему редактору и Любошу.

Ведь Йозефу, а не кому-либо другому из господ хороших, умещать в полосы всё, что с излишком посылает редакция, воображая будто он, Йозеф, по меньшей мере кудесник, а не скромный метранпаж, и чудеса творить умеет.

Впрочем, умеет.

Творит чудеса.

И весь материал в полосы укладывает виртуозно, компонует его с фотографиями, кои тоже все присылают исключительно в последний момент, и превосходный оригинал-макет Любошу гордо ежемесячно являет.

— Отправишь или поедешь? — Фанчи интересуется.

Выдергивает из сонной апатии напополам с задумчивостью.

И головой, дабы очнуться от ленивых мыслей, приходится встряхнуть, отойти от окна и чашку вымыть.

— Поеду, — я решаю быстро, кричу уже из коридора и в ванную, разбегаясь, качусь по глянцу пола и размахивая для равновесия руками, — хотя бы проснусь окончательно и поругаюсь с Йозефом!

Что по обыкновению попробует урезать половину текста, а я по всё тому же обыкновению буду сражаться за каждое слово.

Спорить.

До крика и хрипоты.

Доказывать, убеждать, объяснять свою точку зрения, забывая о Любоше, который, как всегда, займет роль стороннего наблюдателя и зрителя и на гнетуще мрачные предвещания Йозефа о крахе и безмозглости некоторых юных госпож будет лишь таинственно улыбаться.

Ожидать, когда в споре родится истина.

Или хотя бы окончательный вариант интервью.

Что да, рождается.

Летит на стол Любоша в одиннадцатом часу утра, а мы с Йозефом расходимся, перестаем нависать, почти бодаясь лбами, над столом и в кресла устало плюхаемся.

Переглядываемся неприязненно.

— Можно отправлять Кармен на согласование. Думаю, дон Диего останется доволен нашей работой, — Любош, отнимая руку от щеки, замечает учтиво и певуче.

— Будет, — Йозеф пренебрежительно фыркает, — только где, позвольте спросить, господин хороший наш главный редактор, носит господина Марека? Почему фотографии, что должны были лежать на моём столе ещё пару недель назад, до сих пор я не увидел?!

— Потому что презентация была только вчера вечером, — Любош отбривает хладнокровно и чёрную папку по глади стола прицельно запускает к Йозефу, — смотрите, дорогой мой Йозеф. Марек принес их, пока вы… дискуссировали.

— Принёс и сбежал, — главный метранпаж надувается возмущением.

Рассматривает хмуро первые снимки, что даже с моего места и в перевёрнутом виде кажутся хорошими, но Йозеф — это Йозеф и первоклассный выпуск, по его убеждению, без скандала, трагизма и вымотанных нервов получиться не может, поэтому Любош, как человек опытный, звонит Мареку без просьб, а я кидаю сочувственный взгляд и удираю.

К кофе.

И тишине.

А ещё к самому вкусному яблочному штруделю во всей Праге, который подают на огромной белоснежной тарелке с пломбиром и мятой, посыпают корицей, сахарной пудрой и… и продолжить предвкушать встречу с прекрасным не получается.

Меня окликают, останавливают на улице, у самых дверей редакции, что с тихим стуком захлопываются за моей спиной.

— Панна! Кветослава Крайнова! — голос, резкий и требовательный, раскатывается по всей узкой улице, ударяется о брусчатку вместе с моим рюкзаком, который соскальзывает с плеча от неожиданности.

А полное моё имя режет мне же по ушам.

Звучит непривычно.

Удивляет, как и сам человек, что спешит ко мне с противоположной стороны улицы, лавирует среди припаркованных машин, машет призывно тростью и большую коробку с золотым бантом деловито прижимает к боку.

И пиджаку винного цвета.

Из нагрудного кармана которого кокетливо выглядывает синий, как шляпа и галстук-бабочка, платок. Брюки же на пару тонов темнее, а ботинки из светлой телячьей кожи.

Гармонируют с тростью.

— Здравствуйте, панна Кветослава. Мы с вами не знакомы, — он чуть приподнимает шляпу, ловко перехватывая эту самую трость и, удерживая коробку, поклоняется, уточняет степенно. — Точнее, я не имел чести быть вам представленным, а посему моё имя ни о чём не скажет.

Кроме того, что так будут звать самого странного джентльмена, отъявленного модника и настоящего денди, который, кажется, пришел из самого девятнадцатого века. Прожил, не найдя источника вечной молодости, весь двадцатый, а потому состарился, одрябло тело, испещрили глубокие морщины всю кожу.

И глаза, тёмно-серые, за кругляшами очков, смотрят с вековой прожитой мудростью.

Проницательностью.

— Однако, мне нужно с вами поговорить и желательно, — он оглядывается по сторонам, морщится несколько болезненно и говорит правильно, без акцента, но все равно с неуловимой инаковостью, — в более… удобной обстановке.

— За углом есть кофейня, — я отвечаю медленно, испытываю редкую и странную нерешительность, что заставляет засомневаться в правильности слов.

И самого разговора.

Который странен и внезапен.

Вызывает замешательство, и джентльмена позапрошлого века я рассматриваю без стеснения, выговариваю, отмахиваясь от тени беспокойства:

— Я как раз собиралась туда.

— Полагаю, истинная пражачка никогда не выберет заполненное шумными туристами место, поэтому ведите, панна, — он кивает благосклонно.

Подставляет руку калачом.

Но…

— По правилам хорошего тона принято представляться, пан… — я выговариваю с вежливой улыбкой и ударением на последнем слове.

Медлю, и класть пальцы на сгиб локтя я не спешу.

Мой же непредставленный собеседник тонко улыбается:

— Давайте опустим эти правила, панна Кветослава. Сделайте одолжение старику. Я же в свою очередь обещаю ответить на все ваши вопросы, но только кофейне.

Хорошо.

И нехорошо.

Но дверь за моей спиной хлопает, выпускает толпу, среди которых мелькают знакомые лица, что кивают, здороваются и косятся с любопытством, оттесняют от дверей и принять решение подталкивают.

Я соглашаюсь, беру загадочного визави под руку, веду к «Айлес».

Где, правда, тихо.

Малолюдно.

Поскольку кофейня, похожая на венскую, смогла затеряться между Вацлавской и Староместской площадью, скрыться за кадками с агератумом и ампельными петуниями в каменных вазонах.

— Здесь уютно, панна Кветослава, — мой спутник признает одобрительно, осматривается с любопытством.

Выбирает самый дальний стол.

И стул, опережая официанта, мне отодвигает.

— Знаете, панна Кветослава, просить вас заказать на ваше же усмотрение блюда будет на редкость дурным тоном, однако, — знаток этикета извиняюще улыбается, закрывает своё меню, — боюсь, нам снова следует отступить от заведённых правил, а мне попросить вас сделать выбор за нас двоих. Как я смог убедиться, вкус у вас есть.

— Почту за честь, — я чуть склоняю голову.

Отдаю застывшему у стола официанту свою папку.

Улыбаюсь, поскольку происходящее начинает неожиданно смешить, а беспокойство сменяется лихим весельем.

— Зденек, сегодня два штруделя и императорский меланж[3]. Вы положительно относитесь к коньяку в разгар рабочего дня, пан? Да? Зденек, ты слышал. Кофия тоже два.

Командую я задорно, ставлю локти на стол, сцепляю пальцы замком и подбородок на них привычно умещаю.

Разглядываю незнакомца, и оповещаю я его любезно:

— А вы знаете, пан, что тесто для настоящего штруделя раскатывают так тонко, что сквозь него видно буквы