Проза - Василий Алексеевич Слепцов

Гордости у нас много, потому и торгуем. Рыбкой и то обеднели: повывелась рыбка совсем.

— Ну, а как же банк-то? Откуда же там двести тысяч?

Ф[окин] улыбнулся.

— А как бы нам кофейку, — закричал он в другую комнату. — Как бы хорошо теперь кофейку со сливочками.

— Сейчас, сейчас, сливки греются, — слышно из залы.

Там уж давно гремели чашки, мальчик бегал, осторожно ступая по отлично вымытому полу, и вот опять является поднос с чашками и с какими-то особенными сушеными булками.

— Пеночек-то, пеночек побольше берите! — угощает меня супруга Ф[окина], вся красная от хлопот по хозяйству. Она тоже берет чашку и садится с нами пить кофе.

— А что, у вас папаша с мамашей есть? — спрашивает она с участием.

— Мамаша есть, а папаши нет.

— Ах, скажите, какая жалость!

Я начинаю скоро-скоро размешивать ложечкой кофе и стараюсь наморщить брови.

— Как у вас женщины хорошо одеваются! — говорю я, желая свести разговор с этого чувствительного предмета опять на Осташков. — Я сегодня видел у обедни: какие шляпки! какие бурнусы!

— Да, уж у нас бабеночки любят принарядиться, — лукаво подмигивая мне, отвечает Ф[окин].— Театры, гулянья да наряды просто их с ума свели. Другая ложечки да образочки последние заложит; хоть как хочешь бедна, а уж без карнолинчика к обедне не пойдет.

— А разве у вас есть закладчики?

— У нас местечко такое есть: что хотите возьмут. Что кокошничков старинных с жемчугами, поднизей, сарафанчиков парчовых снесли туда наши бабеночки: все принимают, ничем не брезгают. Мода такая у нас есть; опять танцы, публичные садочки, театры; ну, разумеется, никому не хочется быть хуже другой: осмеют. Из последнего колотятся, только бы одеться по моде да к обедне в параде сходить. Другая гражданочка всю неделю сапожки тачает не разгибаясь, и ручки-то у ней все в вару, ребятишки босые, голодные, а в церковь или на бульвар идти, посмотрите, как разоденется, точно чиновница какая.

А тут опять является поднос с вареньем, брусникой и мочеными яблоками. Наконец я начинаю чувствовать, что наелся до изнеможения, что к продолжению беседы оказываюсь неспособным и потому отправляюсь домой спать.

Странный человек этот Ф[окин]! Родился, учился и состарился в Осташкове, мастерство свое сам, собственными усилиями, довел до замечательного искусства; у него очень много вкуса, страсть ко всему изящному. На старости лет вздумал учиться музыке и самоучкой выучился играть на фортепьяно.

Вечером я сделал еще три визита с рекомендательными письмами.

Прежде всего пошел к одному сановнику, проживающему в городе, и застал его гуляющим по зале с каким-то гостем. Я отдал письмо. Сановник прочел и пригласил меня в гостиную.

— Не прикажете ли трубку?

Я отказался.

— Так вот-с, — начал сановник, свертывая письмо мое фунтиком, — вы приехали, собственно, затем, чтобы посмотреть на нас — осташей, — как мы тут живем?

— Об Осташкове столько писано, столько говорят… — начал было я.

— Да, стоит, стоит, нарочно стоит приехать посмотреть, любопытный город! Нет, я говорю, — обратился он к гостю, который тоже уселся поодаль, — я говорю, что значит Россия-то матушка?

— Да-с.

— Да вот хоть бы наш Осташков. Что такое? Вдруг где-то там, в захолустье, на болоте, стоит уездный городишко, растет, богатеет, заводит у себя свою пожарную команду, банк!.. понимаете? — банк! ведь это что такое? театр!.. библиотеку для чтения!.. а? ну, где это видано? Наконец, живет самостоятельно, как будто там какой-нибудь Любек, что ли. И никто об этом знать не хочет. А ведь будь это за границей, уши бы прожужжали, а у нас нет. Самолюбием бог нас обидел, вот горе! Я вон депешу сейчас прочел в газетах: дают знать, что королева Виктория проехала из Винзора в Осборн (она туда каждую неделю ездит); ведь депеша, не забудьте! телеграф сообщает такое важное событие, а мы сдуру сейчас печатаем, что вот какое событие: королева проехала в Осборн. Да на кой черт мне это нужно?.. (слово черт сановник произнес чхорт). Ты вот мне лучше о родном городе напиши, чтобы я знал, что вот в таком-то городе такие-то улучшения, а он мне про королеву Викторию…

— Ведь это все Федор Кондратьич… — заметил гость.

— А? да, вы про улучшения. Да, ну не совсем. Он, конечно, имеет на них большое моральное влияние и многое может сделать для города. Да чего же лучше? Теперь пожарная команда есть. Своя ведь у нас пожарная команда, не казенная, из обывателей, — сообщил он мне.

— Как же-с, я знаю, — поспешил я ответить.

— Нет, я ему говорю: «Что ты не выхлопочешь себе полиции из обывателей?» Его же там в Петербурге все знают: мог бы выхлопотать; и ведь разрешат.

— Отчего же не разрешить? — заметил гость.

— Как?

— И я говорю, что отчего же не разрешить? — повторил гость погромче.

— Ну да, разумеется. Ведь они могут быть покойны. Знают, кому разрешить. Другому, конечно, не позволят. Эй! подай мне трубку! — вдруг крикнул сановник.

— И мне, братец, тоже, — сказал гость.

Старый лакей, с длинными седыми висками, принес две трубки и зажженную бумажку. Подал трубки, подержал бумажку и потом погасил ее пальцами.

— Я слышал, что город, кажется, изъявлял желание провести железную дорогу от Осташкова до Вышнего Волочка? — решился я спросить.

— Был проект, как же, — держа янтарь в губах, отвечал сановник. — Только не город, а частное лицо хотело взять на свой счет половину издержек, а другую половину предлагало другому лицу, но тут вышли какие-то недоразумения, и дело не состоялось. Конечно, это было бы хорошо. Я говорю: соедини только Осташков с Петербургом и Москвой, — ведь он на полдороге стоит, — вы понимаете, как бы это подняло город? Теперь одних богомольцев перебывает здесь до десяти тысяч; сколько же наедет, если провести дорогу? Потом вся промышленность этого края оживится; Осташков же будет служить ей центром.

— Сколько я знаю, — заметил я опять, — промышленность города и окрестных сел очень незначительна, кроме рыбной, которая тоже, говорят, слабеет, вследствие неправильного лова. И мне кажется, что упадок промышленности края происходит не от недостатка путей сообщения, напротив, их слишком много: вода; а от недостатка капиталов.

— Ну, этого нельзя сказать, чтобы у нас не было капиталов. У нас есть банк, в котором лежат двести тысяч, у нас есть, кроме того, богачи — Савины. Они на своих собственных кораблях привозят хлопок для своей филятюрной фабрики из Америки и Ост-Индии. У нас есть кожевенные заводы, кузнечное производство, потом мужик везет свой продукт тоже в город, а здесь покупает сапоги. Наконец, вот вам еще: мы имеем здесь прекрасную рыбу; мы имеем судаков, лещей,