Прокурор - Анатолий Безуглов

Но Захара Петровича мало заинтересовал чудаковатый палач, он думал о сыне. То, что произошло за столом, на кухне, оставило в душе гнетущий осадок.

Что истинное, настоящее в Володе? Сострадание, доброта, которая проявляется, например, к увечным животным, попадающим в их дом? Или эгоизм, небрежение к человеческому горю, которое промелькнуло в его высказывании об Аркаше Будякове? Может быть, второе идет от того, что он у родителей один? И весь заряд любви Захара Петровича и Галины Еремеевны, обрушенный на Володю, делает его нечувствительным к нуждам и заботам других?

Неуемная родительская любовь может принести не только добро, но и зло — Измайлов это понимал. Знал и то, что Галина Еремеевна балует сына. Сама воспитанная в многодетной семье, старшая из своих братьев и сестер, она, наверное, в какой-то степени была в детстве обделена вниманием и лаской, потому не хочет, чтобы сын познал то же самое.

В последнее время Володя изменился — возраст, видимо. Пришла пора расставания с детскими играми и представлениями. Раньше, бывало, его не выгонишь из дому: легко мог променять шумные забавы со сверстниками во дворе на интересную книгу, рисование или просто отдых на тахте перед телевизором. Причем любил познавательные передачи: «Очевидное невероятное», «Что? Где? Когда?», «В мире науки». Жена говорила Измайлову, что мальчик тянется к науке. Теперь же его трудно было вечером затащить домой — хороводился с такими же подростками, как и он, допоздна, завел гитару, собирал магнитофонные записи модных эстрадных ансамблей, по «телеку» (его выражение) смотрел лишь спортивные передачи да многосерийные детективы. Очень много времени и внимания Володя отдавал одежде. Нашивал на джинсы и рубашку разные эмблемы, бляхи, декоративные заплаты.

«Полная бездуховность! — сокрушалась мать. — Весь во власти вещизма!» И срывалась по любому поводу, как сегодня за обедом. Правда, тут же отходила и искала примирения с сыном, что, по мнению Измайлова, ни к чему хорошему не вело: Володя, в конце концов, оставался уверенным в своей правоте.

Захар Петрович не раз спрашивал жену, как это она, педагог, может вести себя так непоследовательно? Неужели в школе то же самое?

— Наверное, прав был Ликург — легендарный законодатель в Древней Спарте, — сказала со вздохом Галина Еремеевна. — Он считал, что родитель не вправе распоряжаться воспитанием своего ребенка. Это должны делать другие… Поверь, Захар, в школе я знаю, как вести себя. А с Володей… Понимаешь, он для меня сын. Сын, а не ученик! И я забываю, что я педагог…

«Да, — думал Захар Петрович, — чтобы быть наставником, нужна, видимо, объективность. Может ли она быть у родителей?..»

Приехали на вокзал за пять минут до отхода поезда. Измайлов поднялся в нагретый солнцем и дыханием вагон. По коридору ходили горячие сквозняки, и двери во всех купе были открыты.

Проходя по коридору, Захар Петрович увидел своего шофера. Май стоял на раскаленном асфальте перрона и махал рукой на прощанье. Измайлов показал ему жестом, что он может ехать, хотя знал: Май обязательно дождется отхода поезда.

Вдруг Захара Петровича окликнули:

— Категорически вас приветствую!

Это был Павел Васильевич Грач, заместитель директора машиностроительного завода. Измайлов поздоровался с ним. Выяснилось, что он едет в соседнем купе.

Захар Петрович зашел в свое. Двое его попутчиков были на месте. Один из них — мужчина лет тридцати пяти, в вельветовых брюках и легкой рубашке, походил лицом на артиста или художника: вольность в прическе, едва насмешливый взгляд с заметно проскальзывающим превосходством.

На верхней полке лежали его гитара и спортивная сумка.

У столика сидела женщина. В простеньком платьице, со старомодной прической. Волосы, видимо, подкрашенные хной, на концах были рыжими, а к корням серебрились седыми нитями. Женщина смотрела в окно.

Захар Петрович поздоровался — обыкновенная вежливость. Мужчина ответил тем же. Женщина, бросив на Измайлова недолгий взгляд и кивнув, снова отвернулась к окну.

Не успел Захар Петрович пристроить свой чемоданчик под столик, как появился еще один пассажир. Запыхавшийся мужчина лет сорока пяти, в соломенной шляпе и с пухлым портфелем желтой кожи. Лицо у него было какое-то бугристое, с крупными порами, под глазами мешки.

— Слава тебе господи! — плюхнулся он на сиденье. — Думал, опоздаю! Он стал обмахиваться соломенной шляпой. — Мне сегодня надо в Рдянск позарез. Да еще успеть на автобус в Светлоборск, — зачем-то сообщил он и добавил: — Разрешите представиться. Рожнов. Николай Сидорович.

— Альберт Ростиславович, — охотно назвался мужчина в вельветовых брюках.

Женщина буркнула свое имя. Кажется, Марина. Измайлов не расслышал.

— А вас как, простите? — обратился к нему Рожнов.

— Захар Петрович.

— Очень приятно, — наклонил голову Николай Сидорович. — Вот, значит, и познакомились… А как же… — словно бы оправдывался он. — Едем вместе. — Он достал из портфеля термос, поставил на столик и продолжил: Ну и парит! Непременно будет гроза!

— Это уж точно, — сказал Альберт Ростиславович, томящийся, видимо, от скуки в вагоне и желающий вступить в разговор.

Павел Васильевич Грач стоял в коридоре напротив двери их купе и, очевидно, ждал, когда выйдет Измайлов — поговорить.

Поезд плавно качнулся. Что-то тихо громыхнуло под полом. Вагон скрипнул цельнометаллическими боками. Поплыли назад кирпичное здание, водонапорная башня, раскидистый тополь.

— Ну, поехали, — обрадованно произнес словоохотливый Рожнов. — Хоть посвежеет чуток…

Захар Петрович вышел в коридор.

— У вас в купе повеселее, — сказал Грач. — А у меня ребеночка укладывают спать… В отпуск? — поинтересовался он.

— В командировку.

— Я — в отпуск. В Южноморск. Ну и дельце, там одно. Хочу попутно устроить — заказ разместить. Думаем на территории завода мемориал сделать. В память погибших на фронте работников завода. Соорудим стену, а на ней барельефные портреты наших героев. И вверху бронзой — «Никто не забыт, ничто не забыто».

— А почему именно в Южноморске? — несколько удивился Измайлов.

— Там специалисты хорошие… А у нас там неплохие связи. Дело серьезное. Не хочется абы как. Увековечить, так по-настоящему. Со всех точек зрения. Тут самодеятельность не пройдет… И завод наш на виду. Что ни говори, а Глеб Артемьевич молодец! Вот это руководитель! С размахом! Умница, думает по-современному. А ведь вышел сам из рабочих! Прошел все ступеньки. Знает, что почем.

И Захар Петрович в это время тоже думал о директоре завода Самсонове.

— Энергичный, это верно, — кивнул он.

Глеба Артемьевича прислали из Рдянска, их областного центра. Он был из той категории людей, что производят приятное впечатление с первого знакомства. С открытым волевым взглядом, всегда стремительный и скорый в решениях, одетый по самой последней моде, Самсонов быстро стал заметной фигурой в городе. Да и работы развернулись невиданные по здешним масштабам. Понаехали строители, монтажники, завезли горы оборудования.

Скоро Глеба Артемьевича знал в лицо, наверное, каждый городской мальчишка. Частенько директор сам сидел за рулем персональной «Волги» и неизменно присутствовал на матчах, в которых принимала участие заводская футбольная или хоккейная команда. А тех, кто работал на машиностроительном, стали называть «самсоновскими».

Что касается Павла Васильевича, то он был заместителем директора еще при двух предшественниках Самсонова. Через полгода у Грача наступал пенсионный возраст, но он, кажется, не собирался расставаться с работой.

— Скажу вам по секрету, Захар Петрович, — заговорщически подмигнул Грач, когда за окном вагона промелькнул складской двор завода, — мы такое задумали!

— Интересно, — изобразил на своем лице любопытство прокурор.

— Категорически! — продолжал восторженно Грач, употребляя свое любимое словечко где надо и не надо. — Будем строить спортивный комплекс! Стадион, крытый бассейн и все такое прочее… Каково, а?

— По-моему, отлично, — ответил Измайлов.

Этот «секрет» не далее как два дня назад Захар Петрович узнал в горисполкоме.

Проводник, переходивший из одного купе в другое, добрался и до них.

— Прошу билетики, — сказал он, устраиваясь на сиденьи и разворачивая свою истрепанную клеенчатую сумку с кармашками.

Измайлову пришлось войти в купе. Грач последовал за ним.

— Возьмите и у меня заодно, — сказал он проводнику. — Я в соседнем.

Собрав билеты, проводник ушел.

— Сейчас бы холодного боржомчику, — мечтательно произнес Павел Васильевич.

— Лучше чаю, — откликнулся Рожнов, отвинчивая крышку термоса.

— В этакую жару? — удивился Грач.

— Вот именно, — серьезно сказал Николай Сидорович. — Горячего и непременно зеленого. — И, видя недоверчивое лицо Грача, продолжил: — На себе испытал. Пришлось пожить в Средней Азии. Не поверите, сорок градусов в тени, а узбеки в ватных стеганых халатах пьют из маленьких пиалушек обжигающий чай… Холодную воду — ни-ни!