Пиковый туз - Бабицкий Стасс

Нигилистка смущенно потупилась.

– Я не дочитала до этого места, бросила на середине. Устала от мракобесия.

– Молитва, любовь и честная работа – это не самые плохие слагаемые идеала. Гораздо хуже было бы, предположим… «Ешь, люби, пляши». Торжество стрекоз над муравьями.

– Со стрекоз и начинался наш сегодняшний спор, – замахала руками Лукерья, снова вспыхивая рубином щек. – Знаете ли вы, какую сенсацию преподнесла я этой проклятой газете? Девушек режут в центре Москвы. Фрейлин императорского двора!

– Фрейлины? Да откуда вы взяли, что именно они? В «Известиях» про то не писали.

– Подумаешь, «Известия»! У меня есть собственные источники, чтобы кувшин доверху налить и отнести к читателям, ни капли не расплескав по дороге. Я хочу написать статью для первой полосы, а этот трусливый сморчок не дозволяет.

Ганин, морщинистый и оплывший, выглядывал из-за своей конторки. Он и в самом деле напоминал гриб, в другое время сыщик посмеялся бы над столь удачным сравнением. Но тяжелая мысль навалилась могильной плитой: откуда Меркульевой так много известно про убийства? Ведь следствие ведется в строжайшей тайне. Но с другой стороны, в Москве проживает шестьсот тысяч человек по последней переписи, – попробуй в эдакой толпе сохранить секрет. Цирюльник с друзьями-гуляками, выйдя из кутузки, поспешили в кабак. Куда же еще?! Шумно пили, трезвоня направо-налево, что легко отделались от обвинений в убийстве. В питейную отправился и ошалевший жених. Опять же, слуги из долгоруковского дома ходят на базар и в лавку, языки чешут. И через это уже весь город знает о зверствах в Нескучном саду.

Точнее, догадывается.

Любой сплетник передает новость по цепочке, искажая ее выдуманными подробностями. Корень всех историй общий – тела убитых фрейлин, но дальше произрастают развесистые баобабы из домыслов и фантазий. В итоге Замоскворечье трясется при мысли о жестокой банде, разрубающей прохожих гусарскими саблями на мелкие куски. А где-нибудь на Сретенке опасаются выходить вечерами на улицу, поскольку в округе шастает бешеный волк. Выдумывают и бредовые небылицы, про явление демонов из преисподней, которые еженощно рвут когтями гулящих девок, утаскивая их под землю – потому, дескать, у полиции и следов найти не выходит. Правды же не знает никто. Пока в газетах не напечатают – считай, и не было ничего, пустая болтовня.

Но если напечатают…

– Ни строчки не дам! – в раздражении «сморчок» еще больше сморщился и начал потешно пыхтеть. – Третьего дня заезжал следователь и запретил любое касательство к данной теме на страницах газеты. Приказ из Сам-Петербурга!

– Публике необходимо знать! – возмутилась Лукерья.

– Нельзя! Иначе мы лишимся казенных объявлений, за публикацию которых имеем солидные отчисления. Да и цензурное взыскание «Ведомостям» без надобности, – Ганин пожевал губы и добавил слегка извиняющимся тоном. – Я понимаю ваше желание призвать к ответу губителя женщин…

– Ха! Да разве это женщины? Кокетки безмозглые. Их в Смольном институте учат одному – угождать мужчинам. Эти добровольные узницы шелкового плена только и мечтают быть хорошими женами или любовницами богатых вельмож… Бесполезный мусор. Я сама готова таких резать, поверьте, рука не дрогнет, – она рубанула по воздуху. – А изловить убийцу надо не во имя отмщения этих раззолоченных куриц, а чтобы ненароком завтра честную и работящую девушку не пырнул ножом. Дайте мне написать об этом, ничтожный гнус!

Терпение имеет свои пределы, безграничны, как известно, лишь жадность да подлость людская. Чаша в душе г-на Ганина давно переполнилась, не хватало последней капли – этого самого оскорбления. Он побледнел, открыл рот, чтобы закричать, но вышло хриплое сипение. Прокашлялся, выдохнул и предпринял новую попытку.

– Па-а… Кхе-м! Па-а-ади… те отсюда пр-р-рочь!

Раскаленную кочергу сунули в ушат с ключевой водой. Луша откинула голову назад, словно от удара, зашипела, сквозь стиснутые зубы и выбежала из кабинета. По пути чуть не снесла обоих публицистов, но те вовремя отпрыгнули в стороны.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Рыдать убёгла? – предположил Садкевич.

– И поделом! – впечатал Гусянский.

Заместитель редактора медленно и обстоятельно вытирал испарину с лысеющей головы широкой белой тряпицей, привезенной супругой из паломничества по святым местам. Говорят, помогает от сглаза да порчи.

– Д-до каких пор п-потакать безобразнице?! – выдавил он смущенно, оправдываясь за вспышку ярости. – В отцы ведь ей гожусь.

– Это скорее минус, а не плюс. Не любит она отца, – пробормотал Мармеладов. – И что-то мне подсказывает, окриками вашу бунтарку не успокоить.

– Ништо! До возвращения из Швейцарии г-на Каткова в газете ни одного сообщения не появится. Пускай он сам решает – не плюнуть ли на запрет. История, коль судить непредвзято, отменная выходит. Читателям понравится, тираж увеличим. А что вы принесли? Очередную критику? Надо признать, ловко вы поддеваете этих, возомнивших себя…

Сыщик щурился вслед сбежавшей нигилистке и взвешивал на внутренних весах: ужели и вправду могла бы она зарезать трех ни в чем неповинных девиц ради нескольких строчек в газете?!

X

В трех окрестных церквах звали к вечерне. Звонарь Святого Алексия старался пуще других. Сперва он раскачал тяжелый язык благовестника, и стопудовый гигант загудел волжским басом. Красные колокола подхватили ритм, сплетая замысловатые кружева мелодии, а зазвонная связка изредка тренькала дискантом. Динь-динь-доли-дон. Звуки цеплялись за облака и плыли с ними дальше – над Москвой-рекой, Нескучным садом и лысеющей головой титулярного советника Хлопова.

Судейский следователь прибыл заранее и суетился, чтобы успеть до съезда гостей. Он питал надежду, что те задержатся в храме, или, более вероятно, в лавке Тёпфера[48], примеряя фраки и шляпки. Хотя высокородные особы по нынешним временам редко выезжают в многолюдные места, брезгуя столкнуться с купцами, мещанками, а то и куда хуже, с бывшими крепостными. Стесняются своего же народа, вишь ты! Заказывают все с доставкой на дом – французские вина, модистку-бельгийку, цирюльника, труппу императорского театра. И Бога, в том числе. Строят часовни в своих имениях, но даже в них захаживают редко – выпросить избавление от антонова огня[49] или богатый урожай в Т-й губернии, от которого зависит семейный доход. А граф Алсуфьев, известный своими причудами, велел по воскресеньям служить вечерню сразу после заутрени – чтобы до обеда отмолиться, а после предаться чревоугодию. И от прочих грехов не отвлекаться…

Хлопов поглядывал на часы и силился незаметно расставить городовых вокруг особняка Долгоруковых.

– Парами становитесь. Парами! Это по двое, балда. Семен Трофимыч, чего ж они у тебя такие тупые?

– Эт еще смекалистые, вашбродь, – заворчал в ответ околоточный надзиратель. – Зато бегают быстро и способны любого в бараний рог завернуть. А сегодня, как я уразумел, такие и требуются.

Следователь с сомнением покачал головой и присел на скамейку, вырезанную из огромного куска мрамора. Неудобно как… Художник придал спинке вид снежного барса, припавшего к земле. Ухо каменной зверюги больно давило на позвоночник.

Дворянские выверты. Вечно они! Чтоб им пусто было! Спокойнее, спокойнее…

Дело в руки плывет отменное: убийца из благородных, приятно такого р-р-раз и к ногтю. Продвижение по службе обеспечено. А неудобства потерпим-с.

– Значит, как только раздается свисток, перекрываете улицы, особливо те, что к Нескучному саду ведут. Задерживать каждого прохожего-проезжего: графинь, генералов, мужиков, баб, детей… Нет, детей это я погорячился. Но до свистка не мелькать, а то спугнем висельника, – следователь насупил брови и разогнал служивых властным взмахом руки.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Митя наблюдал за этой сценой из окна угловой комнаты во втором этаже, отведенной для карточных игр. Здесь стояли четыре стола под зеленым сукном, на которые слуга раскладывал непочатые колоды.