Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская

А может быть, не в вузе было дело, ведь кто были Настины сокурсники — дети местной партэлиты, золотая молодежь, по перестроечным временам скупо разбавленная незолотыми и небронзовыми, а пуще того, железными отпрысками инженерной интеллигенции, раньше не смевшими и на порог ИИЯ ступить, а теперь учившимися здесь — и не на птичьих правах, а на основании мифической справедливости, коя, казалось, будет достигнута после развала коммунистического монстра.

Однако ж студенты знали: по окончании института всем сестрам будет по серьгам, «золотые» и «бронзовые» пойдут в торговые фирмы, в совместные предприятия, которые без них, без англоязыких и франкофонных, теперь и шагу ступить не смогут, а «железные» — учителями в школы, в лучшем случае станут репетиторами. Об этом не говорилось вслух, но сами «железные» все еще испытывали самонадеянные надежды, на которые так щедры молодость и смутное время.

Андрей Дмитриевич тоже не обнародовал свои планы насчет дочери, но между тем аварийное местечко, запасной аэродром, уже тайно готовил для нее, строил, обустраивал. При его деятельном участии постепенно организовалось одно сладенькое, совместное с западными фирмачами предприятие, отдававшее конверсией и разоружением, где требовалась англоязычность, и связи, и непротивление горкома, и добродетельное содействие завода, — и все эти черты удачно сочетались в милом лице дочери, и все это сулило блестящие перспективы и прибыли, не говоря уже о заграничных поездках в прекрасное далеко. Однако Настя, прослышав, что по роду деятельности ей придется не то клепать унитазы, не то изготавливать корзины для белья, с негодованием отказалась от сладкого местечка. Из-за ее глупой несговорчивости предприятие пришлось тихо аннулировать, прикрываясь государственной тайной и невзирая на недовольство горкома, который тоже хотел иметь свою долю в деле и в итоге лишился ее.

А девушка между тем дневала и ночевала в матушкином суматошном заведеньице — на телевидении, — привлеченная перспективностью такого творческого времяпрепровождения. Когда-нибудь, сладостно мечтала девушка, в один прекрасный день кое-кто, не будем говорить, кто именно, в перерыве между двумя гитарными воплями, взглянет на экран — и увидит на нем ту, которую он так заслуженно потерял, и поймет, наконец, кого именно он потерял, на кого он ее променял. И тогда жизнь его лишится смысла, и он будет мучиться каждый раз, завидев на голубом экране ее сияющую улыбку, жаль только, что он редко смотрит «ящик», ну да ничего, когда-нибудь да увидит, ведь сейчас и рок-концерты показывают, и «ждем перемен» тоже крутят, сейчас все это есть.

А однажды этот «ждем перемен» приедет в их город с гастролями… Кстати, можно будет не ждать милостей от природы, а самой попросить отца, чтобы тот пригласил певца, то есть чтобы завод пригласил и деньги заплатил. И вот, когда гастролер приедет в их город, ее пошлют взять у него интервью. А он, этот волосатый, с плоским лицом, кстати, ей абсолютно не нравятся националы, не он сам ей нужен, а его ласкающий влюбленный взгляд, который покажет камера во время интервью, а оно конечно же обязательно состоится, потому что кого, кроме Насти, посылать на интервью, не ту же грымзу, которая читает новости, и, уж конечно, не того педераста, который красит губы перед каждым эфиром, гораздо ярче и крупнее, чем это нужно, чем даже рекомендует ему гример, его тайный любовник…

Она упросит маму поручить ей это интервью. Ведь у Насти уже имеется какой-никакой телевизионный опыт, она не раз появлялась на экране. Например, когда открывали то самое конверсионное предприятие, Настя произносила перед камерой речь, которую написала сама, мама только немного поправила текст. Тогда приехали американцы, и вдруг оказалось, что с ними никто разговаривать не умеет, никто не понимает их мятой, как будто жеваной речи, их неряшливого английского, только она одна понимает — наловчилась, фильмы непереведенные по видику глядючи, Илье за это спасибо. Знал бы он, что собственными руками приготовил Настенькин языковой триумф, наверное, удавился бы или закрыл свою торговую лавочку навеки!

Во время съемки она улыбалась в камеру широко, шире, чем положено, чем принято, чем прилично, но так по-американски улыбалась, а камера ласкала ее своим нежным взглядом, и все говорили, что оператор в нее влюблен. Только враки все это, ведь он старик, ему тридцать лет, у него жена и дети, ну и пусть влюблен… Она увидела себя в вечернем эфире и ужасно понравилась самой себе. И остальным тоже понравилась.

— Слишком бурно жестикулировала, — осуждающе заметила мама во время монтажа. — Как мельница! Надо быть сдержаннее в жестах, каждое движение в кадре должно быть точно рассчитано. А то, знаешь ли, от тебя в глазах рябит…

— Ну, мама! — возмутилась Настя, тогда еще не доверявшая профессиональным знаниям Натальи Ильиничны. — Я ведь не с эскимосами разговаривала, а с американцами… У них так принято!

— Зато у нас не принято, — возразила Наталья Ильинична, которой интуиция порой заменяла внятные аргументы. — Мы ведь не на Оклахому вещаем, милая! Если широко улыбаться, ворона в рот влетит…

Настя, фыркнув, обиделась. Только через много лет она поймет, как права была мать, и то, что хорошо для MTV, для его подростковой разудалости и разнузданности, абсолютно не годится для официальных новостей. Но в тот момент девушка только пробормотала что-то о ретроградности отжившего поколения, которое шкурой впитало советскую зашоренность поведения, жестов и мыслей и эту зашоренность считает теперь нормой жизни.

Ей вообще казалось, на студии ей завидуют, строят козни, подсиживают. Взять хотя бы гримершу, которая вечно накладывает ей слишком тусклый тон, желая, очевидно, чтобы Настя, залитая мертвящим телевизионным светом, выглядела в кадре покойницей.

— Ярковато, — морщилась гримерша, рассматривая домашний макияж Насти, сотворенный при помощи совершенно потрясающих тайваньских теней: семь цветов только на одних веках, весь спектр красок, плавно, с любительской виртуозностью, с павлиньей пестротой переходящих друг в друга.

Завидует, решила девушка и отказалась от услуг недоброжелательницы. А если на них все же настаивала мама, неизменно правила старания гримерши своей властной рукой.

Тем более, что у Насти имелся справедливый оценщик ее усилий — это его величество зритель…

— Вчера видели тебя по телику, — хором восхищались институтские подруги, — хорошенькая, ужас!

Подругам вторили и нянюшка, и отец, и многочисленные воздыхатели, количество которых росло сумасшедшими темпами, однако, вопреки основному закону философии, все не переходило в качество…

Однако общие дифирамбы вдруг обесценили две студийные обывательницы, чей разговор Настя случайно подслушала, когда во время починки сбоившей техники неприкаянно слонялась по студийным коридорам, твердя липнущий к зубам текст.

— Вечно в кадр лезет. Выскочка!

— Как будто о ней передачу снимают…

— А то не о