Поляна №1 (7), февраль 2014 - Коллектив авторов

У меня приятно плыла голова от «Мартини» и Аллин спич ложился в голову мягко и как-то слоями, как туман. Красиво.

– И?.. – спросила я.

– И вот, – Алла отхлебнула, облизнулась алым (аллино-алым) язычком и продолжила. – Есть, Дусь, другой уровень. Объясняю. Проработал какой-нибудь дядя десять лет, скажем, министром. Не будем говорить чего. Чего угодно. Десять лет – это примерно 3650 дней. Предположим, три тысячи из них он работал. А это значит, что каждый день у него было минимум по десять деловых встреч. Я условно говорю. И в отпуске, и на выходных он с кем-нибудь водку пил и в бане парился. Например, с другими министрами, или с коммерсантами, или с женами министров, или с любовницами коммерсантов, или еще с кем-нибудь. Разговоры с ними разговаривал, перегаром они друг на друга дружески дышали. И вот он тридцать тысяч раз встретился с разными людьми официально и еще десять тысяч раз неофициально. А потом министр этот уходит. И ждет. Это называется «сидеть в шкафу». Что есть у министра, пока он сидит в шкафу до нового назначения? Опять же – условно: у него есть записная книжечка. В книжечке – телефончики. Что делает министр? Торгует телефончиками. Звонками. Очень-очень дорогими. В принципе можно с такой книжечкой и на пенсию уходить. Счастливая старость. А сколько в мире таких книжечек? А? Много, очень много, Дусь. И суть в том, чтобы клиент «X» из Гондураса во время «Y» набрал нужный номер, один из четырех тысяч, клиенту «Z» в Гонолулу. И если комбинация «X-Y-Z» срабатывает, то, например, можно начать какую-нибудь очередную мировую войну, если она кому-нибудь выгодна, а можно ее закончить, если это опять же кому-нибудь выгодно. Можно какой-нибудь Советский Союз или Евросоюз организовать, а можно и развалить.

– Евросоюз развалить? – улыбнулась я.

– Легко. Там и разваливать-то нечего… Только это сейчас никому не нужно. Не пришло время «Y». И «X» «Z»-y не звонит, потому что этим пока вплотную не занимается Дуся Русакова. Я – условно. «X», «Y» и «Z» должны собраться в одной точке «Ру». А там прекрасная леди, леди Ру сделает свое дело – и мир немножко изменится. Или даже множко. Но ты, Дусь, представляешь какая должна быть проделана предварительная работа?

Я вздохнула:

– Это уже, Ал, геополитика какая-то. Не люблю я все это.

– И правильно. О геополитике только недалекие мужчины рассуждают. Извини, а знаешь почему они так долго в туалетах сидят? Потому что они там думают о геополитике. Штаны приспустят, сядут на стульчак, тужатся и думают, думают о геополитике. Как Евросоюз Америку делает, а Китай делает Евросоюз, как мы делаем Китай, а нас – обратно Америка и так далее, в том же унитазно-задумчивом духе. Ястребы голожопые. Извини за грубость. Геополитиков сейчас – как пиарщиков. А пиарщиков – как индусов вокруг машины. Это все, как говорят эфэсбешники – «для людей».

– А Тимур – эфэсбешник?..

– Всенепременно. А как же! И я тоже. Как же без этого. Тимурыч – рука Кремля. Правая. А я – нога. Левая.

Алла приподняла юбку до колена:

– Видала?

Нога у Аллы была стройная. Я сказала:

– Я серьезно.

– И я серьезно. И ты – эфэсбешница.

– Я – не эфэсбешница… – сказала я. Получилось слегка неуверенно.

– Это тебе так кажется. А на самом деле (ненавижу я это выражение!) я тебя давно уже завербовала.

Алла улыбнулась. Я тоже. Она сказала, улыбаясь опять одними глазами:

– Я не шучу. Ты думаешь, для этого нужно вписать тебя химическим карандашом в амбарную книгу, выбить подпись под пыткой и поставить кот-бегемотовскую печать «уплочено»? Нет. Все проще. Я же тебе сказала: «Я – ведьма». Ведьма – она на то и ведьма, чтобы вербовать.

Алла взяла мобильный, пощелкала, сказала:

– Слушай.

Из мобильника раздалось:

«Он завтра… то есть – сегодня в шесть приедет осматривать помещение. Я на встречу не пойду. Я уже все подписала.

Пауза.

– В шесть?

– Ну.

– Вечера?

– Нет, утра.

– Обана. Спасибо за информацию.

– Федь, ты что?!. Федь, ты… Федь, ты не дури…

– Все нормально. Я им устрою свидание.

– Федь, не надо…

– С предками, сука. Значит, в шесть?..»

Алла выключила мобильник. Она по-прежнему улыбалась:

– Дусь, ты не думай, это никакой не шантаж. Ты не виновата. Все нормально. С этим твоим Храпом, конечно, вышел прокол. Вовремя не прослушали. Тимур три пули получил. Навылет, слава богу. Бывает.

Я мгновенно, вспышкой, отрезвела. Я не чувствовала ничего, кроме искреннего удивления. Скорее – изумления с оттенком отчаяния. Я не понимала главного.

– Слушай, – сказала я. – Скажи мне: зачем вам я? Я толстая. Мне уже за тридцать. Я – провинциалка. Я тихо торговала пивом. У меня неустроенная личная жизнь. Я устала. Мне всю жизнь не везет, – слезы подкатили, и заломило в горле. – Вон в метро сколько красивых… стройных. А я… Я уже… Я уже пять лет не читала ничего…

Я зарыдала:

– Я Тютчева уже… наизусть не помню. «И груду писем… разбирала…» А дальше – забыла… А тут вы… Иксы какие-то, игреки, Евросоюзы, книжки телефонные… Я не понимаю… Я не смогу все это…

Мы сидели на ковре. Я рыдала в голос. Алла гладила мою голову и приговаривала:

– Ты все поймешь и все сможешь. И все будет хорошо. Ленка тебе что говорила? У тебя на лбу написано: «Ве-зу-ха». Говорила? Говорила. Вот и я тебе то же самое говорю. Ты – уникум. И мы тебя нашли. А ты нас. Меня. Мы теперь с тобой подруги. И нас – трое. Вместе с твоей Ленкой. Да? Как ты там думала? Блондинка, шатенка и рыжая. Думала так?

– Ду… думала…

– Вот и хорошо. Ты в банк ходила?

– Нет еще.

– Иди, сходи. Надо деньги тебе взять. Он еще, – она посмотрела на часы, – полчаса работает. Пойдем, я тебя отведу. Умойся и пошли. Кредитку не забудь.

Мы вышли на улицу, не торопясь прошли в сторону Зубовской. Около банка Алла сказала:

– Иди, сними пару тысяч, а я тебя тут подожду, подышу.

Я зашла в банк, подошла к окошку, за которым сидела девушка, похожая на симпатичную мартышку. Протянула карточку:

– Две тысячи рублей можно снять?

– Конечно, – ответила, улыбнувшись, обезьянка.

– Скажите, пожалуйста, сколько у меня всего на счете?

Девушка пощелкала по клавишам, внимательно посмотрела на меня:

– Вам сказать сумму… в какой валюте?

– Ну, в рублях…

Девушка еще раз внимательно посмотрела на меня, потом с интересом оглянулась по сторонам, потом еще пощелкала, взяла бумажку, что-то написала на ней и протянула мне. Я прочитала: «23.000.000 р.»

– Это – сумма? – спросила я. Вопрос был не слишком умен.

– Нет, это шифровка, – улыбнулась девушка. – От Алекса. Юстасу.

– То есть… это у меня рублей… столько… теперь…

– Да, – мартышка улыбалась во все зубы. Как мне показалось, сочувственно.

– Странно, – сказала я.

– Это бывает.

– Я вижу.

– Нечасто… к сожалению, но бывает. Так сколько вы снимете со счета? Две тысячи рублей?

– Пожалуй… двадцать. Нет, тридцать… вообще-то… дайте сразу сто.

– Хорошо.

Автомат выдал очередь из зеленовато-голубоватых фантиков с надписью «Ярославль».

– Спасибо.

– Всего хорошего.

Я вышла из банка прямо с пачкой в руке.

– Ну как? – спросила, мерцая зеленью глаз, Алла.

Я молчала.

– Пачку-то спрячь.

Я положила пачку в сумочку.

– Ты у Тимура потребовала сколько? Пол-лимона евро? Вот и получи. Вместе с несклоняемостью и дефисом. Тимур тебе, конечно, сумму немного округлил в твою – заметь – пользу. Ну, как говорится у вас в Крестах, с походцем. На случай если евро вырастет по отношению к рублю. Или ты недовольна?

– Я довольна.

– Вот и иди отдыхай. Спи. Завтра, как проснешься, приходи в офис. Напоминаю: код 155,16-я комната. И запомни: эти деньги – никакой не аванс. Ты ничего никому не должна. Ничего и никому. Вот так. Давай. До завтра.

Алла поцеловала меня в щеку, смахнула помаду тыльной стороной ладони и быстро и изящно зацокала в сторону Зубовского бульвара. Я некоторое время смотрела, как она гарцует, красиво раскачивая рыжей шевелюрой в одну сторону и бедрами – в другую. К ней тут же приклеился какой-то толстый мужик в кепке. Алла, не останавливаясь, что-то сказала ему, и он отшатнулся. Поправил кепку, мотнул головой, ухмыльнулся, плюнул и пошел прочь.

А я пошла на улицу Тимура Фрунзе.

И – как пишут в своих романах матерые писатели – «смеркалось».

13. Дело было в Палестиновке

Домой идти пока не хотелось. Хотелось побродить по вечерней Москве, повспоминать и помечтать. В юности – мечтается, в старости, наверное, – вспоминается (посмотрим), а в тридцать с гаком, в сорок – и мечтается и вспоминается в одном флаконе. Я как-то разом ощутила всю прелесть зрелости. На меня впервые в жизни накатило что-то вроде мудрого покоя. Господи, как же хорошо! Ты живешь сразу и в прошлом и в будущем, и в настоящем. Живешь в полновесном трехмерном времени. Боже мой, как же это здорово! А Юнг с его кризисом среднего возраста, который у него, видимо, все же был, – пошел куда подальше.

Вокруг была Москва, Мой Город. Город меня явно принимал. Это чувствовалось во всем, хотя это «все» трудно было проартикулировать. Меня принимал улыбающийся сверху противотуманный фонарь, похожий на прищурившегося доброго китайца, принимала безалаберно-веселая мельтешня неона в луже, принимал черный, словно чугунный, силуэт старой липы на фоне голубого особняка. Я прошла всю улицу Тимура Фрунзе и вышла на Фрунзенскую набережную, завернула налево. Ноги вынесли меня сюда сами. Вот он, этот дом.