Память о мире - Агоп Мелконян

- Больше таких возможностей у него не будет.

- Не выдай я ему коды, не пошли письмо, не расскажи об учителе физики... все сложилось бы совершенно иначе, так ведь? Рано или поздно вы пришли бы к взаимопониманию. Ему можно было смастерить тележку, манипуляторы вместо рук. Теперь, когда между вами мертвые, уже поздно. И во всем виновата я...

- Ждем разрешения ООН, - сообщил я. - Как только оно поступит, он будет выключен.

Такой бурной реакции я не ожидал. Она барабанила по моей груди слабыми кулачками и кричала:

- Нет! Не позволю! Убийцы! Он должен жить! У него тоже есть право на счастье!

Совершенно выбитая из колеи, она как в трансе еще долго повторяла эти слова. Я старался ее успокоить, привести в себя... Нет, это уже была не Мария...

Нормальная Мария была другой...

Тем временем из ООН пришла телеграмма: нам разрешали отключить питание прототипа. Не следует думать, будто такое устройство можно вырубить, словно утюг. У него и инстинкт самосохранения есть, к тому же мозг помещен в криогенную среду, а при таких температурах, близких к абсолютному нулю, появляется сверхпроводимость, то есть он может функционировать и без внешних источников энергии. Прототип прекрасно отдавал себе в этом отчет; как только мы ему сообщили о решении, он занял оборону:

- Глупцы! Даже если вы отключите источники питания, энергия будет циркулировать в моем черепе еще семьсот лет. Семьсот лет существования мне обеспечены! Будьте уверены, за это время я найду благодетеля, который включил бы меня снова.

Впервые я видел на лице Райнхарда такое счастливое и самодовольное выражение; бросив на свое детище иронический взгляд,-он сказал:

- Обеспечены, да, но только в том случае, если ты перестанешь мыслить..Любое мозговое усилие повышает энтропию, следовательно, отнимает часть циркулирующей в черепе энергии. Естественно, дружок: за любое знание приходится платить энергией. Решай сам, но если хочешь прожить подольше, думать тебе не рекомендуется.

ЗАПИСЬ 0155

Ловко они это придумали, Исаил.

До сих пор ты мыслил, но не жил.

Теперь придется тебе жить не мысля - словно ты вещь. Уродливая вещь в уродливом интерьере этого зала.

Семьсот лет торчать здесь мертвым сундуком, чтобы потом воскреснуть...

Если воскресение вообще состоится...

Воскресает любой бог!

Но чего мне хочется больше: существовать или мыслить?

Cogito ergo sum["Я мыслю, следовательно, существую" (лат.) -Рене Декарт. Начала философии. ]. О, жалкий мой Декарт!

"Здравствуй, Исаил. Мне обо всем известно. Ошибкой было сообщать тебе коды. Что ж, жалеть мне теперь о содеянном?

Ты не такой, как мы, а потому и счастье твое отлично от нашего.

Получив свободу, ты не знаешь, на что ее употребить, вот и набрасываешься на чужую свободу. Чем мешал тебе самолет? А люди в нем?

Ведь у каждого из них были свои мысли, свои надежды. Ты их отнял.

Или это сделала я?

Да, действительно нужно знать, что делать со своей свободой, - к ней следует относиться с уважением.

В противном случае превратишься для окружающих в тирана. Нужно знать, в чем твое счастье, а то можно и не узнать его при встрече.

Я слаба, Исаил, и как мне теперь устоять? Еще совсем немного, и я бы тебя полюбила. Что стало бы той самой последней каплей, я не знаю, но порой чувствовала: это вотвот произойдет, остался всего шаг.

Сквозь туман странностей и заблуждений мне виделось нечто крошечное, живое и дышащее, словно младенец. Наверное, надо было взять его на руки, дать грудь. Но я бесплодна: не могу родить своих детей, не могу выкормить грудью чужих. Так уж вышло, и до чего же это меня гнетет...

Я не дала счастья Владу, не сделала счастливым и тебя, вообще никого. Больше не хочу. Мне надо уйти.

Ты говорил, что ТАМ не так уж плохо. Да и мой черноволосый мальчик тоже там...

Видишь, Исаил, я совсем не в себе, говорю такие глупости. Ладно, Мария-Травка, вот и косарь. Он уже передохнул рядом с кувшином в тени дерева, высохла испарина у него на лбу, он шагает с песней. Это болгарская песня, вольная и широкая.

Так пел на пасеке мой дед, и вились вокруг него целые облака пчел.

Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет.

Не вини себя ни в чем. У меня всегда была путаница в голове, а я еще и других запутываю. Хочу, чтобы все было по-хорошему, а выходит вон что. И постоянно чего-то недостает, Исаил...

Прощай. Мария..."

Вот и всё. Это конец. Кричи теперь, Исаил! И чему это поможет?

Даже слез тебе не придумали. И ног у тебя нет - проводить ее. Нет и рук - бросить горсть земли. Кричи же, кричи! Вот бы тебе перегрызть путы и бежать, правда? Только куда?

Ах, как хочется заплакать!

Прощай, моя пророчица!

Видел ты озеро Чиратантва?

Мелко семеня, спускается к нему с гор мул, уши у него торчат буквой V, над крупом поднимается пар - взмок бедняга. Снизу, от голубого ока Чиратантвы, несется призывный голос перуанки, а ты сдвинул маленькое сомбреро на глаза и прогоняешь мух ленивыми гримасами.

Притопывай, Салина-Мария, изящными, будто детскими, ножками, не давай уснуть шести душам гитары, беспощадно пронзит мою грудь кинжал твоего голоса! Взметни бесчисленные юбки, пусть белая купель их кружев, напоминающих о крыльях бабочки, взвихрит застоявшийся воздух. Я не прикоснусь к пыльце этих крыльев, не помешаю тебе упорхнуть...

Что это за рассказ? Я иногда сочиняю истории просто так, выдумываю движущиеся картинки, и тогда перед моим внутренним взором скоро-скоро пробегают кадры старого, выцветшего фильма.

Каждый рассказ с чего-нибудь начинается, а мой начинается с Чиратантвы. Жил в горах бродяга, дни его были жестоки, а ночи - тревожны.

Ведь при свете солнца жизнь жестока к бродягам, а когда выкатывается луна, их жизнь преисполняется тревогой. Иногда он бросался на ковер цветов, мечтая, чтобы разорвалась его грудь. Вот бы заплакать, думал он, ведь рыдания тоже способны убить, хотя и не могут дать очищения.

Он купался в Чиратантве, ведь вода моет, но очищения не дает и она. Каждый раз, стоило ему погрузиться в голубое окно озера, вокруг всплывали огромные пятна ненависти. Он вытирал тело куском ткани, и на ткани тоже оставалась ненависть. Он скреб лицо бритвой, но вместо щетины бритва снимала с лица ненависть. Кого же он ненавидел, себя или всех остальных? Вот чего не могу я решить, а потому и рассказ мой дальше не движется.

Ненавидеть себя глупо - кого же любить в таком случае? Мария одна, Исаил тоже один, один и тот бродяга у Чиратантвы - плохи или хороши, они неповторимы, вот что важно. Зачем всё проверять чашей весов? И что положить на другую чашу, если каждый - единственный? Не выбирай, а прими!

Прими его, дай ему место с собой рядом, то место, что принадлежит ему по праву...