Неверная - Али Айаан Хирси

Через несколько месяцев к нам приехала бабушка, чтобы помогать по хозяйству. Ей не понравилось то, как мама отзывалась о папе. «Если ты родилась женщиной, живи как женщина, – повторяла она старинную поговорку. – Чем быстрее ты это поймешь, тем легче будет смириться».

Мы опять стали ходить в обычную школу по утрам, а в медресе – после полудня. Но обычная школа в Саудовской Аравии – почти то же, что и медресе. Там мы занимались только арабским, математикой и Кораном, причем на него приходилось четыре пятых всего времени. Изучение Корана подразделялось на уроки по чтению, толкованию, хадисам – священным изречениям, записанным после Корана, а также по сиратам – традиционным жизнеописаниям Пророка Мухаммеда – и по исламскому праву. Нас учили называть девяносто девять имен Аллаха, объясняли, как должны вести себя хорошие мусульманские девушки: что сказать, если чихнешь; на каком боку засыпать и как двигаться во сне; с какой ноги заходить в туалет и в какой позе сидеть. Учила нас египтянка, и она часто била меня. Я была уверена, что это из-за моего цвета кожи: ударяя линейкой, она называла меня aswad abda – чернокожая рабыня. Я ненавидела Саудовскую Аравию.

Но не все саудовцы были такими. Однажды утром, когда я была в школе, сильный порыв ветра чуть не сбил меня с ног. Он принес с собой травянистый запах дождя, и меня охватила тоска по дому. (Запах дождя был моим самым ярким воспоминанием о недолгой жизни в Сомали.) Набежали тучи, и родители приехали за детьми, чтобы забрать их домой. Из-за грозы занятия закончились раньше, но мама не знала об этом. Начался дождь: сперва огромные капли начали падать мне на голову, а потом с неба обрушились мощные потоки, похожие на полотно. Улица быстро наполнилась водой. Когда возле школьных ворот не осталось других детей, я побежала в том направлении, где, как мне казалось, был наш дом. Вода уже почти доходила мне до колен. Я упала и заплакала.

Вдруг большая рука схватила меня за шиворот и выудила из воды. Я подумала, что саудовец украдет меня, изнасилует, порежет на кусочки и закопает в пустыне, как в тех историях, что рассказывала мама. Я закричала: «Что бы ты ни сделал со мной, Аллах все увидит!» Но мужчина молча принес меня к себе в дом и уложил на колени жене. Она дала мне сухую одежду, успокоила, налила теплого молока, а ее муж тем временем пошел обратно к школе и встретил там мою маму с Хавейей. Когда дождь прекратился, он отвез всех нас домой.

Мы говорили папе, что не хотим быть девочками. Несправедливо, что нам нельзя гулять с ним и делать все то, что можно Махаду. Абех всегда возражал на это словами из Корана: «Рай – у ног вашей матери». Но когда мы смотрели вниз, то видели, что мамины босые ноги потрескались от ежедневного мытья полов, а папа обут в дорогие итальянские ботинки из кожи. Мы начинали хохотать, потому что если где и был рай, то скорее у папиных ног. Отец был важным человеком, он спасал Сомали, красиво одевался, уходил из дома когда ему вздумается. А мы с мамой не могли делать то, что нам хотелось.

С этой несправедливостью мы сталкивались каждый день. Если мы выбирались куда-то всей семьей, то должны были ехать на разных автобусах: папа с Махадом – в мужском, а мама со мной и Хавейей – в женском. Когда мы наконец встречались снова на рынке, папа принимался ругать эти глупые порядки: «Это не по-мусульмански! Это что-то из времен джахилии[8]! Саудовцы глупы, как бараны!» На самом деле правила о раздельных автобусах распространялось только на иностранцев. Почти все саудовцы были богаты, и их жены ездили в машинах с водителями.

Когда я однажды сказала при гостях, что, когда вырасту, хочу стать такой, как Абех, отец просиял: «Вот видите! Дети спасут нашу страну!» – и поднял меня на руки. Мужчины, которые почтительно ждали папиного возвращения, чтобы поговорить с ним, посмотрели на меня, рассмеялись и сказали, что я похожа на отца – такой же круглый лоб и высокие скулы. Позже папа обнял меня и назвал своим единственным сыном. Из-за этого Махад стал ненавидеть меня еще больше.

К маме тоже часто приходили гости – сомалийские женщины из субклана Дхулбаханте. Почти все они работали прислугой в домах у саудовцев. Одну из них звали Обах. Она была молодой, красивой, всегда хорошо одевалась, красила ногти хной. Во время разговора она помахивала рукой, оставляя в воздухе след от сигареты. Обах пришлось уйти из семьи, на которую она работала, потому что она боялась, что ее обесчестят; или, возможно, ее обесчестили, и поэтому она была вынуждена уйти.

Маме не нравились подчеркнутая женственность Обах, сигареты, вся эта фривольность, которая ведет к греху. И все же она согласилась приютить ее, ведь Обах была членом клана.

Мы были рады, что Обах стала жить с нами. Она смеялась, дымила сигаретой, заматывала головной платок так неплотно, что были видны ее золотые сережки. Смешивая желтый порошок с водой, она втирала его в кожу, чтобы сделать ее нежнее и мягче. Обах была совсем не похожа на нашу строгую, требовательную маму.

Однажды мы с Махадом украли у Обах сигареты, выкурили их, и нас стошнило. После этого мама велела ей уходить. Не знаю, куда она отправилась тогда, но через несколько месяцев мы узнали от других членов клана, что ее арестовали и обвинили в занятии проституцией. Ее посадили в тюрьму, потом публично выпороли и выслали обратно в Сомали.

Уже из-за того что Обах была одна в стране, саудовцы могли решить, что она проститутка; других доказательств не требовалось. А для режима Сиада Барре одно то, что она уехала из Сомали и стала искать работу за границей, было достаточным основанием, чтобы счесть ее «анти».

Когда отец узнал о том, что случилось с Обах, он пришел в ярость. «Это не ислам! Саудовцы все извратили!» – бушевал он. Отец был мусульманином, но ему претили законы и судебная система Саудовской Аравии, он считал их варварскими. Всякий раз, когда мы слышали о казни или побивании камнями, мама говорила: «Это законы Господа, Его воля. Кто мы такие, чтобы судить о них?» И все же мы знали, что, если саудовец подаст в суд на сомалийца, у последнего не будет никаких шансов.

Презрение отца к саудовцам было всеобъемлющим. 16 сентября 1978 года в Эр-Рияде произошло лунное затмение. Ближе к вечеру стало видно, как темная тень медленно наползает на бледный диск луны. Вдруг кто-то стал колотить к нам в дверь. Я открыла – на пороге стоял сосед. Он спросил, все ли с нами в порядке, ведь сегодня Судный день, когда, согласно Корану, солнце взойдет с запада, моря разольются, мертвые воскреснут, и тогда ангелы Аллаха взвесят наши добродетели и грехи, а потом вознесут хороших людей в рай, а плохих низвергнут в ад.

Хотя сумерки едва наступили, муэдзины воззвали к молитве – не один за другим, как обычно, а одновременно по всему городу. По всей округе поднялись крики. Когда я выглянула за ограду, то увидела, что люди молятся прямо на улице. Мама позвала нас в дом и сказала: «Все молятся. Помолимся и мы».

Небо потемнело. Это был знак! Еще несколько соседей пришли к нам просить простить их за былые обиды и помолиться за них, ведь детские молитвы чаще бывают услышаны. Врата ада распахнулись перед нами. Мы запаниковали. Наконец, уже ночью, домой вернулся папа. «Абех! – бросились мы к нему. – Сегодня Судный день. Попроси маму простить тебя!»

Папа наклонился, обнял нас и спокойно сказал:

– Если вы подойдете к саудовцу и сделаете так, – он громко хлопнул в ладоши у нас перед лицом, – то они подумают, что настал Судный день. Бараны.

– Значит, сегодня не Судный день?

– Луну накрыла тень, – объяснил папа. – Это нормально. Скоро пройдет.

Абех был прав. В день Страшного суда солнце взойдет на западе, но на следующее утро оно было там, где и всегда, огромное и неумолимое. Конец света так и не наступил.

На верхнем этаже в женской части нашего дома в Эр-Рияде был балкон с навесом и резной решеткой. Оттуда можно было незаметно смотреть на улицу, и мама иногда сидела там часами. Однажды она увидела двух сомалийцев, подходивших к нашему дому. Когда она их узнала, то издала странный звук. Что-то случилось.