Французская одноактная драматургия - Жан Ануй

Патриция. У настоящих артистов доброе сердце. Мне вот друзья говорят, что я должна ее отдать в специальный дом, где за пей будет полный уход и у нее будет все, что ей нужно, у бедной клянчи! Конечно, ей там было бы лучше, чем дома, где она почти все время одна — я-то ведь на работе! Но я, честное слово, не Смогла бы… Лучше я буду ее наказывать со всей строгостью, когда она не просится, зато я знаю, что выполняю свой долг. Друзья говорят: «Патриция, вы — святая!» Я отвечаю: «Такой родилась!»

Памела. И вы знаете, лучше оставаться такими, какими родились! Даже если бы мы и захотели перемениться, вряд ли стали бы лучше. Возьмите меня: ведь я могла бы остаться с се отцом и она жила бы дома. Он меня застал с Жоржем, но, в конце концов, он поверил, что это в первый раз. В каких семьях такого не бывает; потом все налаживается, худо-бедно, особенно если есть ребенок. Жорж мне сказал: «Я уезжаю в Канны!» Я от него была без ума. Вначале я вообще думала, что без этого мужчины не смогу жить. Так я дочку и оставила. Кстати, с Жоржем мы тоже расстались через два месяца, но откуда мне было знать! Жизнь есть жизнь!

Патриция. А ваш муж — он, может быть, согласился бы, чтобы вы вернулись?

Памела. Я вообще-то думала… конечно, ради ребенка… развод еще не состоялся, а он был такой человек, что стоило бы ему меня увидеть — и все бы сразу уладилось. Я собрала чемоданчик и поехала. Но в поезде встретила одного… Я была при деньгах, заказала себе рюмочку, в купе мы были одни. Знаете, как это бывает! (Вздыхает,) А ведь я купила дочке такой красивый каннский костюм, со шляпкой и корзиночкой из соломы! Все в тон! Словом, я послала его по почте… Она все же, наверно, была очень рада, моя лапочка… Подружки ее в школе полопались от зависти. Она мне написала, что они говорили: «Везет же, у тебя такая мать!» Еще бы! Вы подумайте — я купила самую красивую модель, фартучек из настоящего шелка… Я ради своего ребенка ни перед чем не остановлюсь!

Патриция. Так же, как я ради своей матери: я все отдаю, всем жертвую, и единственное, что мне нужно, — чтобы она слушалась, а иначе — бац! — и потом без десерта. Мы себя приносим в жертву, так будьте любезны, платите благодарностью!

Входит Леона.

Леона. Я ее всюду искала, и в туалете ее нет. Там вообще-то одна кабинка была занята, но я побоялась стучать.

Мадам Ортанс. Дрянь! Тем хуже. Начнем без нес «Кубинскую негу». Мсье Лебонз уже смотрел на часы — наверно, не понимает, чего мы тянем. Леона, скорей на место! Шляпки! Скажем, что она отравилась. На прошлой неделе отравился же один посетитель — грибов поел.

Леона устраивается на своем месте, в то время как мадам Ортанс раздает ноты.

Эрмелина. Она же страдает! Ты знаешь, я могу понять, что любовь убивает. Однажды я так и сказала Эдмону прямо в лицо: «Эдмон, чувство — страшная вещь. Если я тебя застану с другой, я закрою глаза и нажму на гашетку! Женщину, которая столько выстрадала, сколько я, — есть во Франции законы — оправдают без суда».

Пианист. И что он тебе ответил?

Эрмелина. Ничего. Он хотел было зевнуть, но остановился и взял газету.

Пианист. Бац!

Эрмелина. Бац! Я поняла, что попала в цель.

Мадам Ортанс. Начали! Очень горячо, очень страстно. (Тихонько стучит смычком по пюпитру, отсчитывает один такт вступления.)

Оркестрантки надели шляпки. Оркестр начинает играть «Кубинскую негу» — синкопированный отрывок. Все играют с подъемом. Леона сменила флейту на экзотический инструмент. Мелодия содержит припев, все напевают под сурдинку:

«Кубинская нега,Кубинская нега,Кубинская нега, нега, нега!Кубинская, кубинская,Нега, нега, нега-а-а!»

Памела (шепотом Патриции). Как на меня действует эта мелодия! Сразу наводит на мысли…

Патриция (сухо, играя). Да ведь это музыкой нельзя назвать.

Памела. Но заставляет думать о любви. Вы, моя милая, меня не поймете. Но если женщина, как я, например, без мужчины жить не может… Ну сами посудите, этот мой Жорж. Как я о нем жалела! А он меня бил, и глуп был… Просто придурок. Но ночью… В конце концов, ну что можно сказать друг другу днем?.. Неужели вы правда ни разу не были с мужчиной?

Патриция. Есть вопросы, которые даже женщины не должны задавать друг другу. Я вам уже сказала, что посвятила всю себя искусству и бедной кляпче!

Все поют:

«Кубинская нега,Кубинская нега,Кубинская нега, нега, нега!Кубинская, кубинская,Нега, нега, нега-а-а!»

Музыка.

Мадам Ортанс (шепотом пианисту). Начать с того, что она щепка. Небольшим мужчинам, как вы, мсье Леон, нужно, чтобы женщина о них заботилась, окружала вниманием, чтобы с ней было тепло. Нужна женщина в теле и знающая жизнь. Для любовника такая женщина — настоящая мать!

Пианист (неожиданно со стоном). О-о-ох! Мамочка! Только мамочка меня и любила.

Мадам Ортанс. Я буду тебе вместо матери, мой птенчик! А щепки только о себе и думают. У них ничего нет лишнего, чтобы предложить другому.

Пианист (снова со стоном). О! Мамочка!

Музыка.

Все поют:

«Кубинская нега,Кубинская нега,Кубинская нега, нега, нега!..»

Патриция (неожиданно глухо). Вы думаете, я не страдаю? Иногда я разденусь и смотрю на себя в зеркало в шкафу. Я красивая. Да, красивая! Но я не могу!

Памела (простодушно-доброжелательно). Однако это совсем нетрудно!

Музыка.

Все поют:

«Кубинская нега,Кубинская нега,Кубинская нега, нега, нега!..»

Эрмелина (Леоне, тем же топом, что и раньше). Теперь ты понимаешь, что Эдмон — хам! Большего негодяя не найти. Никогда ли одного ласкового слова, И вообще ни слова. Нем. Как рыба!

Леона. Медведь!

Эрмелина. Но вот в чем дело: он — часть меня. Когда он уходит, как будто уходит моя часть, я вся — ожидание, когда он соизволит вернуться и когда я снова стану целой. Не знаю, ты понимаешь, что я хочу сказать?

Леона. Яснее ясного. Дело не в нем, дело в тебе.

Эрмелина. Именно поэтому он и получит всю обойму, если попробует приударить за другой. Паф! Паф! Паф! Паф! Паф! Паф!

Леона. И — бац!

Эрмелина. Это и есть любовь!

Все поют:

«Кубинская нега,Кубинская нега,Кубинская нега, нега, нега!Кубинская, кубинская,Лога, нега, нега-а-а!»

Конец отрывка. Бурные аплодисменты.

Пианист (вдруг поворачивается и восклицает с надрывом). И вообще, наплевать мне на все! Жена все плачет в кресле… а эта — тоже со страстями и слезами. Плевать мне на них. (Кричит.) Плевать! Что за крест: я с ними плачу, с обеими, два раза в день! Первый раз — в гостинице, и второй раз — дома. Один раз — одетый, второй — раздетый. Я худею, извожусь, мучаюсь. У меня рези в желудке, но в глубине души, совсем в глубине, на самом дне, я вынужден признать, что мне на все наплевать. Иногда я сбегаю от них и один, совсем один, иду на берег реки, туда где пляж и бассейн, и смотрю на женщин, которые купаются или лежат на солнце. Я делаю вид, что просто гуляю или ищу кого-то, но это не так, я никого но ищу. Я сам — солнце! И все они мои! И я могу менять! То я с блондинкой, то с рыжей, то с крашеной, то с тощей, то с толстой! Все — мои! Все мне повинуются. И совсем молоденькие, которые еще ничего не умеют, и матери, которые, если отдаются, то наслаждение — наверняка! Мне предлагается все самое лучшее, самое сокровенное — распластанное и обнаженное, чтобы не упустить ни единого лучика! Им вдолбила реклама, что нужно обжариваться со всех сторон! (С циничным хохотом.) Обжарено! Зажарено! Пережарено! На вертеле! Шашлык! И повар — я! Я Нерон! Я Тиберий! Все! Веемой! И с одними я ласков — поцелуйчики, сантименты, а других я — плеткой. Некоторых я вообще потом приказываю казнить. (У него не хватает дыхания, он выбился из сил и добавляет лирическим топом.) Все знают, что есть проститутки, но к ним нужно пойти, и они дорого стоят, и потом страшно — можно заразиться, а тут, представьте, порядочные женщины все мои, самые красивые, все до одной! И бесплатно! (Внезапно кричит как безумный) Да здравствуют курорты! (Добавляет отрывисто и четко.) Огромный пляж — и все голые! Все! Закон. Под страхом смерти.