Айвазовский в Крыму - Николай Барсамов

Внуку И. К. Айвазовского, впоследствии прославленному лётчику К. К. Арцеулову, было тогда пять лет. Он был болен и не присутствовал на параде, но хорошо помнит, как дедушка, чтобы развлечь внука, зашёл в его комнату во всей парадной адмиральской форме — в мундире, усыпанном орденами, со шпагой у пояса и в треуголке. Это, видимо, было так необычно, что запомнилось Арцеулову.

Сохранилась большая фотография, на которой Айвазовский снят с большой группой гимназистов во дворе своего дома. Не исключено, что эта фотография была сделана непосредственно после парада, о котором рассказал Ю. А. Галабутский, так как гимназисты были сняты со своим оркестром.

Ю. А. Галабутский был старейшим феодосийским педагогом, преподавателем литературы в гимназии. За «неблагонадёжный образ мыслей» власти выслали его из Феодосии. После революции он вернулся и преподавал в педагогическом техникуме, а позднее — в учительском институте. Галабутский оставил интересные воспоминания об И. К. Айвазовском, которые прочитал на торжествах в день открытия памятника Айвазовскому, 29 июля 1930 года.

Летние жаркие месяцы Айвазовский проводил обычно в своём имении Шейх-Мамай, в 30 километрах от Феодосии. Там у него был летний дом, мастерская и особый флигель для гостей, который в шутку был назван гостиницей.

Радушие и гостеприимство всегда были отличительной чертой характера Айвазовского. Он любил людей, любил общество, со всеми был запросто приветлив, в его обращении не было и намёка на какое-либо высокомерие. Сохранились фотографии, снятые в Шейх-Мамае, на которых Айвазовский запечатлён среди родных и многочисленных гостей.

Интересные заметки о своём пребывании у Айвазовского оставил журналист В. С. Кривенко.

«Живой, общительный, весёлый был хозяин Иван Константинович, — пишет он. — Обворожительна, мила и предупредительна — хозяйка. Две недели мы прожили у них, и это время я всегда вспоминаю с особым удовольствием.

Скучать было некогда. У Айвазовского бывал весь город. Двери дома ежедневно широко, гостеприимно распахнуты. Свою родину, маленькую Феодосию, он любил. Местные обыватели, сколько приходилось слышать и самому наблюдать, платили ему тем же, гордились им. Иван Константинович царил здесь как ветхозаветный патриарх.

И мало того, что сам любил город, он обладал удивительной способностью вливать это же чувство в сердца приезжих, как случайных посетителей, вроде меня, так и разных важнослужебных персон и общественных деятелей, от влияния которых немало зависело благосостояние города. Айвазовский водил гостей по набережной и по всем закоулкам. Строил проекты будущих улучшений: устройства порта, проведения железной дороги, проложения из дальних источников водопровода, облесения гор. Люди, чуждые Феодосии, постепенно, незаметно погружались всё больше и больше в интересы Феодосии, становились верными союзниками Айвазовского в его хлопотах».

Айвазовский скучал, если у него в доме по вечерам не было гостей. Но вместе с тем, одни и те же лица быстро утомляли его, особенно летом, на даче. Если это были близкие ему люди, то Айвазовский, не церемонясь, говорил им об этом.

«Отправляясь в гости к И. К., — рассказывал Ю. А. Галабутскому один из его близких знакомых, — я никак не мог определить заранее, когда я вернусь. Почему же? Да вот, приеду к нему с семьёй, он выбегает навстречу с распростёртыми объятиями, целует, не знает где посадить, и весь день страшно ухаживает. А пройдёт несколько дней, и я начинаю чувствовать, что пора домой, а если не успею догадаться, то сам И. К. напомнит. Так спокойно, как будто бы между нами было заранее условлено, выйдет утром к чаю и скажет: «Я там распорядился, чтобы после обеда Вам запрягли экипаж». Ну, значит, укладывайся и уезжай».

Достаточно ярко передаёт портрет Айвазовского Ю. А. Галабутский. В ноябре 1894 года, вспоминает он, было торжественное собрание, посвящённое 50-летию со дня смерти И. А. Крылова. На нём выступил И. К. Айвазовский. «Когда он поднялся, все обратились к нему. Его фигура очень внушительно выделялась из среды присутствующих. Он был невысокого роста, но очень крепкого телосложения; его лицо бюрократического склада, с пробритым подбородком и седыми баками, оживлялось небольшими карими, живыми и проницательными глазами; бросался в глаза большой выпуклый лоб, прорезанный морщинами и значительно уже облыселый… Из бесед с Иваном Константиновичем я вынес убеждение, что он обладал живым и острым умом и добрым сердцем. Но громадный жизненный опыт, по-видимому, научил его мириться со многим, чего он не разделял по своим убеждениям и чему не сочувствовал в глубине своей души.»

Айвазовский любил дарить гостям свои небольшие рисунки. Как-то в галерею зашла старушка и передала визитную карточку Айвазовского, на обороте которой пером был сделан рисунок корабля на волнах. Старушка рассказала, что в молодости, когда она с группой учениц гимназии получала аттестат, их пригласил к себе «на чай» Айвазовский.

Сам он всё время был среди гостей, а в конце вечера вышел из-за стола и прошёл в кабинет. Через полчаса оттуда вынесли поднос, на котором лежала стопка визитных карточек Айвазовского с его факсимильными рисунками. Они были розданы гостям в память о вечере.

Это была обычная форма вручения Айвазовским своих автографов. Иногда он оформлял их более сложно, например, заказывал свои фотографии у мольберта с палитрой и кистями в руках. На мольберте стояла рама с картиной. На её место вставлялась подлинная миниатюра, написанная Айвазовским масляными красками.

Такие своеобразные сувениры он писал в большом количестве, и сейчас их можно встретить не только в картинных галереях, но и у коллекционеров. Среди миниатюр Айвазовского встречаются подлинные жемчужины, сделанные им в течение 10–15 минут.

С детских лет Айвазовский любил музыку, сам играл на скрипке народные мелодии. Вспоминая об этом, он нарисовал себя со скрипкой, причём сам художник-мальчик сидит на полу, а скрипку держит на коленях — так, как обычно держат смычковые инструменты в странах Востока.

Будучи академистом, он играл на вечерах у Глинки. Великому композитору настолько понравилась восточная музыка, что три мелодии, услышанные им от Айвазовского, он включил в оперу «Руслан и Людмила».

Айвазовский любил не только народные мелодии, но и классическую музыку; особенно нравился ему Россини, в блеске и виртуозности которого он, видимо, отмечал черты, родственные его дарованию.

Этим можно объяснить его любовь к своему современнику польскому композитору, скрипичному виртуозу Венявскому, который гостил и играл у Айвазовского.

Айвазовский знал и любил музыку Бетховена, Доницетти, Шопена и, конечно, Листа, народный характер мелодий которого был близок к тому, что Айвазовский слышал у себя на родине, а патетика его симфонических произведений родственна форме выражения его живописных образов.

В доме Айвазовского бывали многие выдающиеся деятели артистического мира. Здесь играли А. Рубинштейн, Г. Венявский, выступали артисты К. Варламов, Н. Сазонов, Н. и М. Фигнеры.

Айвазовский имел в Судаке, на берегу моря, рядом с дачей известного композитора А. А. Спендиарова, небольшой дом. Внук Айвазовского К. К. Арцеулов рассказывал, что Иван Константинович и Александр Афанасьевич часто засиживались до глубокой ночи. Айвазовский играл на скрипке, Спендиаров аккомпанировал на рояле. Они понимали и любили народную музыку.

И сейчас в Феодосии живы потомки старинных народных музыкантов, рассказывающие, что в дни семейных праздников с утра люди собирались у дома Айвазовского и пели под аккомпанемент чала (оркестр народных инструментов).

Когда из имения Айвазовского в город был проведён водопровод, в честь этого события была написана песня, которую пели на всех праздниках. В этой песне народ славил своего любимого художника, почётного гражданина города.

Академия художеств придавала большое значение развитию музыкальных способностей своих воспитанников. В учебных программах было предусмотрено обучение академистов музыке. Общеизвестно, как любил К. П. Брюллов сравнения музыкальных и живописных терминов.

Профессор пейзажного класса М. Н. Воробьёв, у которого учился Айвазовский, был музыкально одарён. Рамазанов рассказывает интересный случай из его жизни:

«Какой-то французский путешественник посетил мастерскую художника и, увидав картину «Ночь», очень залюбовался в ней всплесками небольших волн. На это Воробьёв заметил, что мысль об этих небольших волнах подал ему Моцарт. Француз не понял этого. Тогда художник, взяв скрипку, тотчас же сыграл ему один мотив Моцарта. Француз, изумлённый, признался, что никогда не предполагал столь тесной связи музыки с живописью. Необычайно интересна здесь тонкость понимания Воробьёвым Моцарта, который, конечно, был отцом романтического ноктюрна, подлинной музыки ночи, сменившей ту «ночную музыку», какая в XVII–XVIII столетиях была столь распространена, и которой отдал дань тот же композитор. Романтика особенно охотно погружалась в музыкальную стихию».