Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон

— Ты сказала «В приемной смерти».

— Это книга такая.

— А вот и нет.

— А вот и да. Про нее есть в учебнике шведского.

Инес не ответила, а провела ботинком по гравию, и под серой поверхностью обнажилась полоска коричневой и влажной земли. Элси сунула руки в карманы и нахмурилась:

— Боже, какая ты еще маленькая.

Инес по-прежнему не отвечала и продолжала возить ногой по гравию. Будет рана, думала она, рана в самой земле.

— Приемная смерти, — снова проговорила Элси, теперь уже совершенно отчетливо. — Это говорится про санаторий.[10]

Инес не отрывала глаз от коричневой полоски.

— Папа почти выздоровел.

Элси фыркнула:

— Неужели? А почему он тогда тут?

— Потому что он родился тут, в Сконе. Вот и хочет быть там, где родился.

Элси снова фыркнула, отвернулась и что-то пробормотала, тоже принявшись разгребать ногой гравий. Инес замерла. Она не расслышала, что именно сказала Элси, но уже и так это знала. Он хочет умереть там, где родился?

— Что-что?

— Не твое дело.

— Я маме скажу…

— Ты же ничего не слышала.

— Я достаточно слышала. И все расскажу маме.

Элси вздохнула:

— Давай-давай! Кто бы сомневался. На это у тебя смелости хватит!

— Соплячка.

— Сама такая.

И обе, всхлипнув, повернулись спиной друг к другу.

Одиночество явилось новым опытом. Дома в Гётеборге оно имело и свои преимущества. Иногда бывало здорово, что вокруг тихо, что можно поднять голову от уроков и прислушаться к тому новому, что вдруг заполнило всю квартиру. Тишина имела множество оттенков, она могла быть мягкой, как застиранная байковая ткань, могла тихонько гудеть или петь или отдаваться эхом ударов твоего собственного сердца. Инес вдруг стала слышать то, что думает, можно было, например, закрыть глаза и проследить собственную мысль до самого конца. Это было очень приятно. А еще приятнее стало, когда Инес вдруг осознала тот факт, что никто, даже Элси, не может знать ее мыслей. Они — только ее. Поэтому стало можно позволять себе некоторые вольности, например, можно было сидеть тихо-тихо и делать вид, что слушаешь радио, и в то же время лупить сестру, расцарапывать ей физиономию и обзывать обезьяной.

С другой стороны, у Элси тоже были свои тайны. Почему она шепталась с мамой в ванной? И почему на другой день не взяла в школу мешок с физрой? Инес предпочитала не задавать вопросов, но закравшееся легкое подозрение по дороге в школу стало расти. Неужели Элси будет сегодня сидеть в спортзале у стенки, вместе с теми девчонками, которые раз в месяц подходят к училке и что-то шепчут? Может ли такое быть? Как это могло произойти с Элси, если до сих пор не произошло с ней самой?

Однако произошло именно это. Точно. Элси важно шествовала на несколько шагов впереди Инес, прямая как палка, не удостаивая сестру взглядом. Когда они подошли к школе, Элси еще и подбежала к Асте, противной девчонке с широкими бедрами и колыхающейся грудью, и зашепталась и с ней тоже. Аста улыбнулась своей фальшивой улыбочкой и, склонив голову набок, взяла Элси под руку. Инес пнула камешек на дороге и отвернулась. Смешно! Две четырнадцатилетние дуры корчат из себя взрослых баб…

Прошло целых восемь месяцев, прежде чем и у нее появился повод шептаться с училкой по физре, а к тому времени все успело перемениться. У Элси уже имелась грудь, настоящая грудь и шелковый бюстгальтер лососевого цвета, а Инес по-прежнему каждое утро натягивала на себя белую хлопчатую майку. Кроме того, они переехали. Они жили теперь не в просторной квартире на Васагатан в Гётеборге, а в тесной квартирке в Ландскроне. По дороге домой с пасхальных каникул в Урупе, где Инес и Элси несколько часов стояли и мерзли в парке, Лидия закрыла дверь в купе и серьезным голосом сообщила, что так больше не пойдет. На банковском счету не осталось больше ни кроны, небольшое наследство, которое она получила от родителей, кончилось, а ее зарплаты внештатного преподавателя не хватает на большую квартиру в Гётеборге, с домработницей и всем прочим. Увы. Будем по одежке протягивать ножки. Анну-Лизу она уже рассчитала и уже получила ставку адъюнкта в гимназии Ландскроны, там ведь оклад на несколько сот крон в год больше, чем здесь. Переезжаем, как только начнутся летние каникулы. Осталось только найти подходящее жилье, но с этим трудностей не будет. Эрнст уже переговорил с однокашниками из Лундского университета, они живут в тех краях и, конечно…

Переезжаем? Инес и Элси уставились на нее, не говоря ни слова, прежде чем повернуться друг к дружке и увидеть собственный ужас в глазах сестры. В этот миг узы между ними снова были такими же крепкими, как раньше.

— Мама говорит серьезно? — спросила Инес.

Лидия сняла перчатки и теребила брошку на лацкане жакета.

— Разумеется, вполне серьезно.

— Мы же никогда не были в Ландскроне, — сказала Элси.

— Я знаю, — сказала Лидия. — Я сама там тоже никогда не была.

— А мы думали, мама не любит Сконе, — сказала Инес.

— Мама говорила, что в Гётеборге гораздо лучше, — сказала Элси.

Глаза Лидии блеснули, она достала носовой платок, поднесла к носу и откашлялась.

— Очень может быть. Но в Гётеборге у меня нет работы. Вот папа поправится, и мы, может быть, переедем обратно. Он уже делает эскиз нашего нового дома.

Лидия села, положив ногу на ногу и обхватив ладонями колено. Улыбнулась. Элси попыталась ответить такой же улыбкой, но безуспешно. Инес смогла повторить мамино движение, но не сумела так же высоко держать голову.

— Ладно, — сказала она, чуть задирая подбородок. — Мама ведь говорит, что жизнь такова, как ты к ней относишься.

Лидия улыбнулась еще шире.

— Вот именно, — сказала она. — Правильно. Все зависит только от отношения.

Однако к жизни в Ландскроне отношение у них было неважное. У всех троих. Уже в первые недели там Лидия все чаще забывала, что нужно казаться веселой, а Инес и Элси начали ссориться в открытую.

Их новая комната была как минимум вдвое меньше их детской в Гётеборге, сюда едва втиснулись две кровати и тумбочка — такая крошечная, что на ней помещалась только старая латунная лампа с пергаментным абажуром. Кровати стояли у противоположных стен, но, лежа на одной постели, можно было рукой дотянуться до другой. Притом что ни Инес, ни Элси и не думали протягивать руку, наоборот, расстояние между ними делалось все больше — теперь, когда приходилось жить вплотную друг к дружке.

— Разобрала бы свои вещи, — буркнула Инес, сняв кучу одежды со своей кровати и швырнув ее на пол.

Элси выпятила верхнюю губу.

— Ты ведешь себя как маленькая!

Наклонившись над кучей на полу, она вытащила оттуда лифчик и сложила так, что одна чашка вошла в другую.

Инес фыркнула:

— Я вообще-то старше тебя!

— Конечно. На целых две минуты. Только что-то не заметно!

— Ты противная!

— А ты завидуешь!

— Пф! Чему это?

— Сама знаешь, — сказала Элси и вышла в переднюю с лифчиком в руке, чтобы сунуть его в комод.

Остальная квартира была тоже очень маленькая. Ничего никуда не влезало. Слишком громоздкая мебель съедала и без того небольшое полезное пространство, а свет из огромных окон безжалостно обнажал все ее дефекты. В большой спальне двуспальная кровать стояла впритык к поцарапанному письменному столу Лидии, покрывало вдруг выцвело, оборки на нем оборвались во многих местах. В гостиной обеденный стол почти упирался в потертый плюшевый диван, а в передней приходилось втягивать живот, протискиваясь между книжным шкафом и комодом восемнадцатого века, который достался Эрнсту в наследство. Никакой ванной не было. Желаешь мыться — бери полотенце под мышку и отправляйся в подвал в маленький закут, один на всех квартиросъемщиков. Их в принципе было немного, в доме жили всего три семьи. Плюс две медсестры в мансарде, каждая в своей комнатушке с мини-кухней. В первый же вечер Лидия заставила девочек совершить вместе с ней краткий ознакомительный тур — они звонили в квартиру за квартирой, протягивали руки и вежливо приседали, а сама Лидия стояла сзади, склонив голову набок и излучая благожелательность. Благожелательности у нее резко поубавилось, когда по возвращении в квартиру она услышала, как девочки хихикают над выговором соседей. Не сметь так себя вести! Прекратить раз и навсегда!

Телефон им провели только три недели спустя, и едва его поставили, как Лидия позвонила Эрнсту в Уруп. Потом он попросил дать ему поговорить с девочками, они стояли голова к голове и слушали его краткую хвалебную речь, посвященную Ландскроне. Им конечно же там будет хорошо! Ландскрона ведь так похожа на Гётеборг, она вообще Гётеборг в миниатюре, есть и судоверфь, и это яркое атлантическое освещение, и море тоже рядом.