Глиняный папуас - Геннадий Гор

- Какое?

- Мракобес.

- Нет, не возьму,- сказал Витька.

- Возьми, пожалуйста,- просил я. - Ну, возьми. Разве это трудно?

- А ты осмысли свое поведение и осуди его. Тогда возьму это слово обратно.

- Я не вижу в своем поведении ничего плохого.

- Ну, до завтра,- сказал Витька.- Придет время, ты осудишь.

Время шло, а я себя еще не осуждал. Не то, чтобы мне не хотелось осуждать себя, а дело было сложнее. Витька, собственно, добивался, чтобы я осудил не только себя, но и Громова. В этом была его главная цель.

Себя я осудить еще мог, но Громова мне что-то мешало. Не знаю даже, что мешало, не отдаю себе отчет. Я, конечно, понимал, что название "мракобес" относилось не только ко мне, но и к Громову, на которого за что-то рассердился Витька.

До поры до времени я был намерен молчать и выжидать, как пойдут события дальше. Чего-то выжидал и Коровин тоже. Однажды на улице, в присутствии Девяткина и Десяткина он бросил на меня рассеянный взгляд и, сплюнув, небрежно спросил:

- Ну как, осудил или еще но осудил?

- Кого? - притворился я, что не понимаю.

- Известно кого, - ответил Витька. - Не Дарвина же с Ньютоном, а того, кто верит в разные антинаучные факты.

Я промолчал.

Витька еще раз сплюнул.

- Так осудил или не осудил?

- Не осудил.

- Обыватель! - обругал меня Коровин.- Мра-ко-бес.

Оба - Девяткин и Десяткин - загоготали на всю улицу. Даже шедшая мимо старуха оглянулась и посмотрела на меня, незнакомая некрасивая старуха с пустым ведром и авоськой, в которой лежал хлеб и сардельки. И она тоже рассмеялась. Значит, все слышала и поняла.

Я не знал, куда деться от стыда. В горле вдруг пересохло и запершило, защемило под ложечкой. И я пошел, не глядя ни вперед, ни по сторонам. Когда я отошел и потерял их из виду, вдруг внезапный голос, находящийся где-то внутри меня, тихо сказал:

- Ну, и осуди. Подумаешь, что тебе это - трудно, что ли? Скажи Коровину, что ты осознал спою ошибку. И он перестанет называть тебя мракобесом.

Но я не внял совету этого голоса. Потому что мне показалось, что это не я сам себе советую, а Девяткиа с Десяткиным или даже та старуха с пустым ведром, которая рассмеялась. Уж не знаю почему, но мне так показалось. И я себя не осудил. Н Громова тоже. Решил немножко обождать, хотя бы неделю. За неделю много воды убежит, и, может, Коровин отстанет.

Прошла неделя, и мне не пришлось себя осуждать. И Громова тоже. События приняли неожиданный оборот. Громов встретил меня в "Доме книги" на Невском и пригласил зайти к себе.

Когда я вошел в квартиру Громовых, там очень вкусно пахло. Мать Громова жарила корюшку. Запах корюшки настроил меня на веселый лад. И на минуту я даже забыл о загадках, связанных с таинственной квартирой Громовых и с мальчиком с другой планеты. Вкусный запах корюшки напоминал о чем-то другом, очень земном и обыкновенном, а не о другой планете, словно вообще не было никаких планет, кроме Земли.

Громов угостил меня корюшкой. И сам тоже съел несколько рыбок с аппетитом. Квартира была большая, но в другие комнаты меня Громов не завел, а только к себе в бывшую детскую.

Когда мы съели корюшку, я вдруг спросил:

- А правда ли, что ты и тот мальчик одно лицо?

- Почти,- сказал тихо Громов.

- То есть как почти? - сказал я.- Одно или не одно? А почти тут ни при чем.

- Почти одно, - сказал так же тихо Громов.

Я посмотрел на него. Лицо у него было серьезное и сосредоточенное на какой-то глубокой и не ясной для меня мысли, как у того мальчика, о котором шла речь.

- Объясни, пожалуйста,- попросил я.- Я не понимаю. Меня Витька мракобесом называет и обывателем.

- За что?

- Все за это. За то, что я поверил тебе на слово. А наука, говорит он, не имеет права никому верить, даже на честное слово.

- Но ты же не наука,- сказал Громов.

- Все равно, я тоже не имею права верить. А я поверил. И за это Витька называет меня обывателем и даже мракобесом!

Громов улыбнулся.

- Ты, видно, очень не хочешь быть обывателем и мракобесом.

- Не хочу,- кивнул я.

- А чего же ты хочешь от меня?

- Хочу, чтобы ты предъявил доказательства и факты.

- Документ, что ли, хочешь от меня получить, что я и есть тот мальчик?

- Не документ. Зачем? - сказал я.- Но хоть что-нибудь. Какой-нибудь пустяк. И я поверю. Я и так верю, но Витька не хочет. А надо, чтобы верили все.

- Скоро все поверят,- сказал Громов.

- Когда? - спросил я.

- Когда мой отец и его сотрудники опубликуют все, что связано с археологической находкой.

- Но ты же не археологическая находка. Ты его сын. И ты не тот мальчик...

- Я почти он.

- Объясни. Ты мне обещал.

- А ты с теорией информации знаком?

- Плохо. У нас в школе не проходят.

- А у нас проходили.

- Где у вас?

- На космическом корабле, а потом на Земле в меловой период, где меня учили вместе с Заикой и Успевающим.

- Так ведь разве это был ты?

- Почти.

"Почти"? Я раньше не придавал никакого значения этому слову, считал его чуть ли не самым последним в русском языке. Но сейчас мне это слово казалось особенным и таинственным, как сам Громов. "Почти"... Это слово соединяло Громова с мальчиком, а через Громова и меня. Необыкновенное это быдо слово. Но тут я вспомнил о Витько, а заодно и о Девяткине с Десяткиным, гогочущих на всю улицу, и я спросил Громова:

- Если ты почти он, то ты, то есть он, должен помнить названия, которые дали пришельцы земным деревьям, рекам, зверям?

- Он помнит,- сказал тихо Громов.

- А ты?

- Я тоже.

Тогда я показал в окно на клон, росший возле самого тротуара, и спросил:

- Как называлось на их языке это дерево?

- Никак,- ответил Громов.- В меловой период на Земле еще не было таких светолюбивых растений. Они появились позже.

Я смутился и покраснел, словно уличил меня в невежестве не Громов, а сам мальчик. Но Громов, кажется, не обратил внимания на мою ошибку. Он даже не улыбнулся. Глаза его смотрели на меня внимательно и дружелюбно. И я подумал, что мальчик тоже вел бы себя на его место так же дружелюбно.

- Ну, а небо,- спросил я,- оно же было всегда, как по-ихнему небо?

- Никак,- ответил Громов.

- Как же никак? Ведь небо же было и в меловой период?

- Не было,- ответил Громов.- Ни тогда, ни сейчас. Ведь "небом" мы называем то, что нам кажется, но чего нет на самом деле. А в их языке существовали названия только для того, что существует на самом деле.

Я смутился еще больше. И уже вопросов задавать не стал. Уж очень не хотелось мне опростоволоситься еще раз. Да и сомнения возникли - существовала ли тогда хоть одна вещь, которая существует сегодня?

Так ничего и не узнав, я ушел от Громова домой.

Опять моросил дождь. А на нашей улице, как я толькв сошел с трамвая, полил ливень. Пешеходы все испугались и стали нырять в чужие парадные, а я шел, не обращая внимания на дождь.