По материкам и океанам - Георгий Кублицкий

Казаки тотчас побросали в лодку весь скарб. Сознание опасности удвоило силы, и лодка, подгоняемая частыми ударами весел, поплыла к западному берегу озера, поблескивавшему каймой прочного льда.

Гребцы, сменяя друг друга, работали до полного изнеможения, но ветер то гнал лодку на юг, то отбрасывал ее обратно, в сторону от устья Верхней Таймыры.

28 августа неожиданно наступило полное безветрие. Льдины, вынесенные в озеро пока еще невидимой, но уже близкой рекой, с неимоверной быстротой начали смерзаться.

— Конец приходит… — крестясь, бормотал старик Лаптуков. — Вмерзнем тут. Ни плыть, ни идти… Никола, угодник милостивый, не дай умереть без покаяния…

Профессор встал на скамейку, осмотрелся.

Сбоку, за перемычкой смерзшихся глыб, чернела чистая вода. Да ведь это Таймыра, Верхняя Таймыра, ее устье! Там — спасение!

Даже молодой лед успел уже так окрепнуть, что его едва разбивали веслами. Более же старый уступал только топору.

До входа в реку осталось совсем немного, когда снова подул сильный ветер и лед тронулся с места. Челнок был раздавлен и затонул почти сразу. «Тундра», стиснутая с двух сторон, разошлась в пазах, и светлые фонтанчики ледяной воды хлынули в нее.

— Коллекции, ружья! — крикнул профессор, соскальзывая на лед.

Снежная тундра. Пять человек. Четверо еще кое-как держатся на ногах. Пятый, больной, лежит недвижимо. Пурга с воем несется от берегов океана, напоминая о «белой смерти», которая ждет всякого, заблудившегося зимой в тундре. Больной делает знак рукой, чтобы все приблизились.

— Я просил вас… Теперь приказываю… Слышите — приказываю, — с трудом выговаривает он, облизывая запекшиеся губы.

— Ни за что! Ни за что! — упрямо повторяет Ваганов. — Вы хотите…

— Я хочу, — перебивает больной, — чтобы воля моя была выполнена… Неукоснительно, слышите? Зная ваше благородство и преданность…

— А предлагаете поступить бесчестно!

— Приказываю: тотчас отправляйтесь! Ищите кочевников. Найдете — вспомните обо мне.

Напрасно Ваганов убеждает, что не сегодня-завтра силы вернутся к больному, и тогда можно будет идти всем вместе.

— Я ведь врач, — говорит тот. — Глупо обманываться. Моя болезнь может длиться две-три недели. Разве вы хотите моей и своей смерти? Хотите смерти людей, доверившихся нам? А результаты нашей многотрудной экспедиции? Они тоже погибнут.

Ваганов, спотыкаясь, бредет по снегу. За ним с опущенными головами уходят казаки и старый переводчик.

…Силы больного быстро угасали. Мучительный озноб сотрясал его тело. Он снова видел себя студентом Юрьевского университета. Николай Фаддеевич, профессор анатомии, о чем-то спрашивал его, а он все забыл и не мог ответить ни слова. Потом Николай Фаддеевич начал вдруг шаманскую пляску и так громко, гулко бил в бубен, что можно было сойти с ума…

В минуты просветления больной видел перед собой все ту же белую пустыню, по которой ветер перегонял снежные струйки. Потом началась пурга. Когда больной снова приподнялся, что-то холодное обрушилось на него: пурга намела над ним сугроб.

Так продолжалось три дня.

Больной почти смирился с неизбежностью смерти, как вдруг у него мелькнула спасительная мысль. Спирт! Как это он раньше не догадался!

Стараясь беречь силы, больной отгреб снег от кучки мелко изрубленного плавника, сложенной казаками перед уходом. Веселое пламя побежало по сухой щепе. Растопив в котелке немного снега, профессор взял банку с зоологическими препаратами и вылил из нее спирт в котелок.

Морщась, он выпил тепловатую жгучую жидкость и почти тотчас же заснул. Сон был долгим и крепким. Проснувшись, профессор почувствовал, что лихорадка оставила его.

Он выбрался из своего убежища.

За дни его болезни окончательно установилась зима. Озеро замерзло. Улетели на юг подорожники — последние птицы, распевавшие свои песенки даже после того, как снежные вьюги уже обрушились на Таймыр. Морозный воздух обжигал щеки. Далеко над тундрой клубились темные тучи. И никаких следов человека…

С выздоровлением пришел голод. Еды хватило на несколько дней. Потом он жевал бересту, из которой была сделана легкая походная посуда, сосал кожаные ремни.

Прошло уже полмесяца, как профессор остался один вблизи 75-й параллели. Если бы он не был закален и натренирован, пурга давно бы уже погребла его. Но все равно развязка неумолимо приближалась. Профессор не сомневался теперь, что Ваганов и казаки погибли в тундре во время пурги и что помощи больше ждать неоткуда.

Так лежал он в своем снежном логове и думал о том, что никто и никогда не узнает, как далеко вглубь Таймыра проникли они, что сделали, где сложили головы. Разве только какой-нибудь кочевник наткнется весной на трупы.

Вдруг ему показалось, что по снегу движется белый комочек. Куропатка! Он потянулся за ружьем. Руки тряслись, мушка двоилась в глазах. От отдачи в плечо он повалился навзничь.

Куропатка подкрепила его. Пока есть силы, надо идти на юг. Если не хватит сил идти, надо ползти к югу. Недалеко от устья Верхней Таймыры они оставили в свое время небольшой склад продовольствия. Только бы добраться до него…

На маленькие санки, сделанные при расставании стариком Лаптуковым, он положил ружье, оленью шкуру. Шатаясь от слабости, потянул их за собой. Прошел сотню шагов и свалился на снег. Отдыхал долго. Снова побрел вперед. Ноги отвыкли от ходьбы. Санки казались свинцовыми. Сердце билось так, как будто он пробежал целую версту.

Впереди курилась снегом белая равнина, заканчивающаяся холмами с какими-то черными точками на склонах.

Он отдыхал все дольше и чаще. Далеко ли еще до холмов? Взглянул — и замер: черные точки на склоне двигались. Нет, это ему показалось… Это от мерцания снега… Он закрыл глаза и через минуту снова открыл их.

Ясно различимые, с холмов в вихрях снежной пыли мчались оленьи упряжки.

Он вскрикнул, простер вперед руки — и белая тундра, упряжки, небо поплыли у него перед глазами…

Кочевник Тойчум любил рассказывать у костра о том, как в тот год, когда злые духи послали в тундру повальную болезнь, ему, Тойчуму, удалось спастись от смерти. Шаман не смог выгнать болезнь, и Тойчум стал готовиться к встрече со своими умершими предками.

Но тут в чум пришел русский доктор. Он оказался сильнее шамана и вылечил Тойчума, совсем вылечил. Тойчум хотел дать ему за это лучших оленей, но доктор отказался и шибко сердито замахал руками… Потом доктор пошел зачем-то к большой соленой воде и сказал, что вернется осенью. Но пришла зима, а доктор все не возвращался. Он, Тойчум, долго ждал его на летнем становище, хотя олени уже съели вокруг весь мох. И вот, когда стали уже разбирать чумы, на становище прибрели люди, с которыми весной ушел доктор. Они сказали, что доктор погибает далеко в снегах. Тойчум тотчас собрал лучших оленей для трех упряжек. Олени неслись быстрее ветра. Доктор был жив, но у него кожа болталась на костях. Еще бы, он двадцать дней не знал, что такое полный желудок! Тойчум кормил его самой жирной олениной, и доктор повеселел, опять стал румяным, только жаловался на обмороженные пальцы. Доктор очень благодарил Тойчума и хотел дать ему ружье. Но он, Тойчум, отказался и шибко сердито замахал руками…

— Большой человек был доктор, добрый человек! — неизменно заканчивал Тойчум свой рассказ.

И слушатели одобрительно кивали головой. Многих из них тоже вылечил тогда этот доктор, прогонявший болезни без бубна и заклинаний, одними только белыми горькими порошками…

А сам «большой человек»? Где он, что сталось с ним? Охладили ли смертельно опасные приключения в снегах его страсть к путешествиям?

Ничуть не бывало! Едва оправившись от потрясений, пережитых на Таймыре, Миддендорф и неразлучный с ним Ваганов начали второе, не менее дерзкое путешествие. Шахта-колодец в Якутске позволила им сделать первые в мире научные наблюдения над глубоко лежащими слоями вечной мерзлоты.

Затем друзья отправились по следам землепроходцев через хребты и таежные дебри к побережью Охотского моря. На кожаной байдаре, увертываясь от льдин, они проникли к Шантарским островам. Лишь раннее наступление осени не позволило им достичь устья Амура.

Обратно Миддендорф вернулся вдоль тянувшейся на тысячи верст русской-китайской границы, причем преодолел это огромное расстояние без дорог, полагаясь лишь на помощь проводников — эвенков и якутов. Путешествие по такому маршруту не совершал никто ни до, ни после него.

Вернувшись, Миддендорф написал капитальный труд о населении, климате, гидрографии и растительном мире Сибири. Прошло с тех пор больше ста лет, но и сейчас в редкой новой научной работе о Сибири вы не найдете ссылки на эту книгу.

Разумеется, ученому не удались бы его труднейшие путешествия, если бы он не закалил себя с детства, если бы у него не было такого друга и помощника, как Ваганов, таких выносливых и преданных спутников, как простые сибирские казаки. Став уже академиком и вице-президентом Русского географического общества, Александр Федорович, вспоминая экспедицию на Таймыр, писал: