По материкам и океанам - Георгий Кублицкий

— Бежим, лагерь рядом!

Они поспешили к палатке, которую теперь ясно видел и казак. Вдруг лагерь, до которого оставались считанные шаги, исчез, растаял.

Лыжники остановились. Уж не проскочили ли они сгоряча мимо палатки?

Повернули обратно. Лагеря не было.

Уже в первые дни весеннего путешествия по тундре Миддендорф замечал, что временами отражения идущих впереди оленьих упряжек начинали дрожать, приподниматься над снежной поверхностью. Как-то раз он далее увидел расплывшееся отражение оленя, перевернутое вверх ногами. Эти явления, напоминавшие миражи пустынь, тогда только позабавили его. Теперь марево тундры сыграло с ними злую шутку.

Снова и снова меняя направление, метались они по тундре, падая и опять поднимаясь. Ветер заметал, сглаживал их следы. Прошло пять, десять часов, мглистая полутьма рассеялась, туман из лилового стал перламутровым. Совершенно обессилев, голодные, замерзающие, они повалились на снег. С трудом приподнявшись на коленях, казак потянулся к подзорной трубе, в сотый раз поднес ее к глазам и вдруг радостно вскрикнул.

Миддендорф выхватил у него трубу. В молочном кружке вздрагивала, плясала палатка. На исходе двадцать третьего часа непрерывных блужданий по тундре профессор и казак доползли наконец до нее.

Часть кочевников, ушедших раньше других с зимнего становища, должна была заранее устроить на речке Новой промежуточный лагерь. Но Миддендорф застал там одного здорового и тридцать больных. Профессору, выражаясь фигурально, опять пришлось надевать докторскую шляпу…

— Ты хороший человек, болезнь тебя боится — убегает. Мы дождемся тебя здесь осенью, — прощались с профессором кочевники несколько дней спустя. — А один не ходи — пропадешь.

Последний проводник расстался с экспедицией, когда оленьи упряжки вышли на невысокий берег реки Верхней Таймыры.

— Плыви — приплывешь в озеро, — сказал он профессору, показывая на реку. — А лучше оставайся, кочуй с нами. Лечить нас будешь. Лучший чум тебе дадим, олешек.

— Что это за место? — спросил Ваганов.

— По-нашему Сяттага-Мылла… Оставайся и ты, друг. Тебе тоже дадим маленько олешек, будешь доктору помогать.

— Ладно, ладно! — смеялся Ваганов. — Приезжай сюда на твоих олешках осенью. Может, надумаем совсем у вас с доктором остаться.

Дожидаясь ледохода, экспедиция стала лагерем в Сяттага-Мылла. Весна на Таймыре была сырой, туманной. Солнце светило тускло, как лампа в парной бане. Вокруг него появлялись огромные радужные круги, которые, пересекаясь между собой, образовывали яркие, светящиеся пятна «ложных солнц»: это солнечные лучи преломлялись во множестве ледяных кристалликов, носившихся в воздухе.

Хотя ртуть в термометре еще редко поднималась выше черточки, отмечающей тридцать градусов мороза, на крутых береговых утесах снег уже подтаивал. Весна и зима попеременно теснили друг друга, и лишь к середине июня весна победила окончательно.

На южных склонах холмов ноги вязли в раскисшей глине. Веселые пуночки прыгали по первым проталинам, появились голосистые лапландские подорожники, а вслед за ними потянулись косяки гусей. Весенние трели куропаток не затихали даже солнечными ночами. Под прозрачной корочкой льда ожили первые растения — мохнатые, покрытые защищающим от холода пухом; и вот уже рядом с ними распустила желтый бутон сиверсия, таймырская роза, цветущая раньше, чем стает снег.

Ледоход продолжался почти неделю. С клокотаньем выныривали из воды глыбы льда, образовавшегося осенью на дне. Серые от вмерзших камней и песка, они сталкивались, вползали на берег, чтобы медленно дотаивать здесь чуть не все лето.

Следом за льдом в лодке, которую назвали «Тундрой», отправилась к Таймырскому озеру и экспедиция. Сзади тянулся на веревке легкий нганасанский челнок.

За несколько теплых дней на защищенных от ветра береговых склонах, сильно нагреваемых солнцем, едва заметная зелень превратилась в пестрый ковер цветов. Кроме яркожелтых сиверсий, расцвели голубые камнеломки, красные армерии.

Плавание было спокойным, даже слишком спокойным для Таймыра. Только раз, во время сильного ветра, река заставила путешественников понервничать. Возле скалистого мыска они услышали вдруг шум бурлящей воды. Не иначе, как водопад!

Хотели пристать к берегу, но лодку неудержимо несло вперед и вынесло в шумный, но вполне проходимый порог. Тут ее несколько раз подбросило, наклонило — и только.

Но вот и озеро. Не озеро, а настоящее пресное море — свинцовое, угрюмое. Противоположного берега не видно. Чуть приподнимается какой-то островок. На отлогих береговых склонах нагромождены валы из гальки: должно быть, работа льда, вытолкнутого ветром.

Выгрузив на берег содержимое лодки, путешественники поплыли назад за оставшейся частью груза. Снова вернувшись к озеру, они застали его донельзя сердитым. Шторм гнал на берег такие волны, что бедной «Тундре» могло и непоздоровиться.

Но полярное лето так коротко, а всех штормов не переждешь. И Миддендорф повел лодку к ближайшему островку — низкому, обильно покрытому травой.

У Ваганова уже был готов первый набросок карты пути к озеру и его южных берегов. Сначала он наносил мысы и речки под теми названиями, которые слышал от кочевников. Но теперь с островка, где сделали остановку, виднелись горы, заливы и острова, неизвестные жителям Таймыра и никаких названий, естественно, не имевшие. Ваганов забеспокоился:

— Александр Федорович, нельзя так. Что же это будет за карта? Давайте придумывать.

— Ну что ж… Пишите: остров Купфера.

— Александр Федорович, а кто это?

— Купфер? Русский физик. Из нашего Юрьевского университета. А другим мысам, заливам и островам будем давать имена наиболее почитаемых астрономов и натуралистов.

На карте западной части Таймырского озера, постепенно пересекаемого экспедицией, появились острова Федорова, Савича, Бетлинга, мыс Ленца, полуостров Гофмана.

«Тундра» вошла в залив. Вода в нем медленно текла на север. Потом сильно сузившийся залив снова раздвинулся, образовав довольно большое озеро. Когда пересекли и его, за мысом открылся исток реки Нижней Таймыры.

Отсюда можно было повернуть назад. У Миддендорфа накопились уже ценнейшие и единственные в своем роде материалы о природе Таймыра, климате, почвах, животном и растительном мире тундры. Ваганов заполнил на карте некоторые «белые пятна» полуострова.

И не только успешное окончание большей части намеченных работ могло заставить ученого подумать о возвращении: он сам, да и его спутники были измотаны. Чего стоили хотя бы ночевки в тундре, когда комары и мошки плотным слоем облепляют лицо, руки, забираются в каждую дырку! Профессор пробовал спать под меховой одеждой кочевников; проснувшись, он обнаружил на руке красную татуировку, повторяющую орнамент нганасанской вышивки. Оказывается, комары проникли хоботками во все отверстия, оставленные вышивальной иглой. Ваганов зарывался в мох с головой, но и это плохо помогало.

По утрам профессор едва узнавал своих спутников: распухшие веки, лица, как подушки. Даже Тит Лаптуков, ссохшийся словно мумия, приобрел несвойственную ему округлость лица. Не раз вспоминал профессор путешественника Гумбольдта, говорившего, что он в любой момент готов променять сибирских комаров на самых кровожадных москитов реки Ориноко.

Но «комар-пора», как называют ее кочевники, кончалась. Днем, во время остановки у берега, профессор босиком бегал по тундре, гоняясь за редкими экземплярами насекомых, а в ночь тонкая корка льда уже покрывала лужицы. Это тоже был сигнал к возвращению. Вон и птицы потянулись на юг, в теплые края.

И все же «Тундра» от истока Нижней Таймыры не повернула назад.

Ведь осталось так недалеко до побережья океана, где, наверно, много интересного для натуралиста. Ваганову тоже хотелось побывать в устье Нижней Таймыры и заснять линию побережья: тогда его съемка сомкнулась бы со съемкой Великой северной экспедиции.

Воды Нижней Таймыры подхватили лодку…

Она то скользила над темными, глубокими омутами, то царапала днищем гальку перекатов, то черпала бортами воду в порогах.

Глубокая пещера, темневшая среди скал, сильно взволновала профессора:

— Она! Она! Давайте к берегу.

— Да кто «она»? — с недоумением откликнулся Ваганов.

— Пещера Харитона Лаптева.

И профессор, осматривая пещеру, рассказал Ваганову, что после гибели своего корабля Лаптев пошел из Хатанги через пустой и мертвый полуостров к озеру Таймыр. Голодные собаки с трудом тащили нарты. Снежная слепота жестоко мучила Лаптева, но он все же пересек замерзшее озеро и пошел по Нижней Таймыре к океану, навстречу Челюскину, чтобы вместе с ним вернуться в Туруханск. Судя по дневникам Лаптева, он во время похода по Таймыру был у этой самой пещеры.