Безымянные - Игорь Дмитриевич Озёрский

которые могут исполняться, а могут и нет. Но, во всяком случае, каждое действие влечёт последствия: негативные, позитивные, нейтральные. И все они по большей части материальные, даже если не кажутся такими на первый взгляд. А всё, что касается материального, имело для Кенджи особую ценность. В особенности если речь шла о его жизни.

Жизнь…

Словно разряд тока коснулся сознания Кенджи.

Мысль о жизни или её отсутствии вызвала странное, но очень знакомое ощущение. Словно внутри несуществующего, но до сих пор ощущаемого тела в том месте, где недавно находился живот, закопошился клубок чего-то живого, страдающего, неугомонного, пытающегося распутать самого себя. Как перетянутый множеством узлов Уроборос, наконец-то выпускающий свой хвост из пасти. Это нечто устремилось вверх и, перебравшись через желудок и лёгкие, заполнило всё пространство внутри черепа. Страх. Невидимый собеседник, словно пёс, учуял его, и теперь не спускал с Номера Шесть хищного взгляда.

Может быть, нет больше никаких сделок? Все обязательства закончились. Растворились в воздухе, как дым остывающих углей. Потому что где-то в миллиардах световых лет, в другом мире, или даже в другой вселенной, под дождём, среди обломков частного самолёта, погребено истерзанное катастрофой тело.

А сам Кенджи – или как теперь назвать то, что от него осталось – больше не обременён ничем материальным. Ни властью, ни богатством. Одинокий и обездоленный, он застрял между мирами, застыл в непроглядной тьме, переполненный страхом и неуверенностью.

Смерть…

Вот то слово, от которого он пытался отогнать мысли. Слово, которое не смел произнести даже внутри собственного сознания. Отвратительное, страшное и безапелляционное. Да… Вот что ужаснее всего: смерть нельзя обжаловать. Всё что угодно может подлежать пересмотру, но только не она. Всего лишь одна попытка. Не две, не три…

Динозавр улыбается окровавленными зубами-осколками: «У тебя было целых три мяча, Кенджи. Три мяча! Ах, как жаль, что один пролетел мимо… Может, это именно он угодил в двигатель твоего Боинга?»

Динозавр Дино вразвалку, шаркающей походкой направляется в сторону Кенджи. Его жёлтое пузо тащится по земле. Он старается улыбаться, но Номер Шесть видит, как осколки царапают его губы, и по ним льётся кровь.

Если бы третий мяч попал в цель, он не оказался бы в том самолете. Теперь Кенджи знал это наверняка. Однако он всё равно бы умер. Рано или поздно. Это неизбежно. А значит, неизбежно и то, что происходит сейчас. В это очень не хотелось верить. Но Номер Шесть чувствовал, что это действительно так.

Все события связаны между собой. Три мяча. Три инстанции. В третьей он проиграл. Дело было отправлено на новое рассмотрение. И вот кульминация всего процесса – оглашение приговора. Приговора, который не подлежит обжалованию. Мячей больше не осталось, и защищать его интересы здесь некому. А все его миллиарды больше не имеют никакого значения: деньги не интересуют Ничто, и сюда нельзя позвать адвоката. С другой стороны, чем бы адвокат ему помог? Динозавра он уже не выиграл. И за это Дино перегрызёт ему горло зубами-осколками.

Всё это показалось Кенджи забавным. И если бы он мог, то улыбнулся бы. Жаль, что он редко делал это при жизни. Но теперь вместо него улыбается Дино.

– Теперь, я вижу, ты знаешь, где ты, Номер Шесть.

– Я не боюсь, – ответил Кенджи.

– Боишься. Все боятся. Но этого мало.

– Для чего мало?

– Этого мало для того, чтобы жить… – ответил Дино.

Номер семь

Аркадий Стародуб медленно шёл по длинному коридору. Дощатый пол тяжело стонал под каждым его шагом. По сторонам, словно по стойке смирно, выстроились одинаковые тёмно-коричневые деревянные двери.

Кроме старика на этаже никого не осталось, хотя большую часть времени коридоры академии задыхались от количества людей. Короткий рабочий день уже несколько часов как закончился, но воздух до сих пор ощущался спёртым и сухим, отчего в горле немного першило.

Борясь с очередным приступом кашля, Аркадий наконец миновал пыльный коридор и подошёл к своему кабинету. Длинными морщинистыми пальцами он взялся за дверную ручку и потянул её вниз…

На мгновение Аркадий замер. Какое-то новое, неведомое чувство охватило его: оно, будто струйка ледяной воды, проникло в дыхательные пути и устремилось вниз. Холод пронзил солнечное сплетение, а затем живот. Внутренние органы словно покрылись льдом.

Старик внимательно посмотрел на деревянную дверь. Он открывал и закрывал её десятки тысяч раз, но никогда толком не разглядывал. По непонятной причине возникла мысль, что он больше её не увидит.

Аркадий долгим внимательным взглядом учёного окинул дверное полотно. Он словно пытался запечатлеть его в памяти в мельчайших деталях. Несколько трещин в верхнем правом углу отдалённо напоминали латинскую букву «Y». Рядом с золотой табличкой, на которой большими чёрными буквами значилось «Профессор Стародуб Аркадий Тимофеевич, доктор философских наук», появился небольшой скол.

Приступ ностальгии длился недолго, и Аркадий Стародуб зашёл в кабинет. Он плотно закрыл за собой дверь и на всякий случай подёргал ручку. Двери нужно обязательно закрывать. В открытую дверь может что-нибудь проникнуть.

В комнате, заставленной книжными шкафами, которые угрюмо нависли над небольшим письменным столом, царил полумрак. Аркадий, не включая свет, взял с полок несколько томов и положил в сумку. Он планировал в это время уже покинуть академию, но решил ещё ненадолго задержаться. Медленно прошёлся вдоль книжных полок. Затем сел за стол и перебрал стопки скопившихся документов. Часть из них засунул в портфель, а остальные разложил по ящикам.

«Вроде, всё готово», – подумал философ.

«Но к чему?» – неожиданно спросил он сам себя.

* * *

Через час Аркадий добрался до дома. Он снял верхнюю одежду и, оставив сумку с книгами и портфель в прихожей, направился на кухню. На подоконнике небольшого окна раскинул свои фалангообразные ветви декабрист[2].

Взгляд профессора Стародуба остановился на растении. Он не мог оторвать от него глаз, словно декабрист обладал гипнотическими свойствами. Когда старик нашёл в себе силы