Река играет (повести, рассказы) - Владимир Галактионович Короленко

– Ну, ну. Садитесь, – да ведь недалече подвезу я, мы ближние.

– Не с мельницы ли?

– Они вот были на мельнице, а я, вишь, порожнем. Садитесь, что ли.

Мы уселись по сторонам телеги, свесив ноги.

– А дозвольте спросить, – сказал наш возница, нахлестав лошаденку, – вы всю ночь, что ли, идете?

– Всю ночь.

– Ничего не слыхали ночью?

– Собаки что-то лаяли, да только далеко. А что?

– Так! На мельнице, слышь, затворы ночью подняло. Колеса чуть не поломало вовсе.

– Кто поднял?

– Понимай! Кто ночью-то у омутов озорует?.. У нас в деревнюшке по суседству, сказывают, на ночлег просился. Мужик выглянул, а он и говорит: шишига я, пусти.

– Бывает, – сказал Автономов, давно сбросивший свои украшения…

– Никогда этого не бывает… Не поверю ни в жизнь… И тебе не приказываю верить, – горячо и решительно сказал мужику Андрей Иванович… – Обманывают вас, деревенских, прохвосты разные… Простота ваша…

– Бывают которые и в бога и во святых не верют, – сказал Автономов в высшей степени поучительно и хладнокровно.

Андрей Иванович скрипнул зубами и незаметно для мужика показал Автономову кулак.

Около полудня на такой же случайно встреченной под самым городом мужицкой телеге мы подъехали к моей квартире. Телега остановилась у ворот. Наша живописная компания обратила внимание нескольких прохожих, что, видимо, стесняло Андрея Ивановича… Я пригласил своих товарищей отдохнуть у меня и напиться чаю.

– Спасибо, до дому недалече, – холодно ответил сапожник, вскидывая за плечо котомку, и потом спросил бесцеремонно, ткнув пальцем по направлению Автономова:

– И этого тоже зовете?

– Да, прошу и Геннадия Сергеевича, – ответил я.

Андрей Иванович круто повернулся и, не прощаясь, зашагал по улице.

Иван Иванович имел отчаянно испуганный вид, точно мое приглашение захлопнуло его, как западня птицу. Он смотрел умоляющим взглядом на Автономова, и стыд собственного существования мучительно сказывался во всей фигуре. Автономов спросил просто:

– Куда идти-то?..

Пока ставили самовар, я попросил домашних собрать сколько было лишней одежды и белья и предложил моим спутникам переодеться. Автономов легко согласился, свернул все в один узел и сказал:

– Потому надо в баню…

Я, разумеется, не возражал. Из бани оба странника вернулись преображенными. Иван Иванович в слишком широком пиджаке и слишком длинных брюках, со своими жидкими косицами, удивительно походил на переодетую женщину. Что касается Автономова, то он не удовольствовался необходимым количеством одежды, а надел все, что было предложено для выбора. Таким образом, на нем оказалась синяя косоворотка, блуза, два жилета и пиджак. Косоворотка виднелась над воротом блузы и внизу, так как она была длиннее. Над нею выступали края блузы, а пиджак составлял как бы третий ярус… За чайным столом Иван Иванович страдал до такой степени, что из жалости мы разрешили ему удалиться со своей чашкой в кухню, где он уселся в уголку и немедленно приобрел жалостные симпатии нашей кухарки. Автономов держался развязно, называл мою мать синьорой и схватывался с места при всяком случае, чтобы чем-нибудь услужить…

После чаю он самодовольно огляделся с ног до головы в зеркало и сказал:

– В эдаком костюме зять мною не пренебрежет… Пойду навестить сестру… Она тут живет недалечко. Котомочку позвольте, синьора, оставить у вас в передней.

Когда он шел через двор к воротам, за ним испуганно выбежал Иван Иванович. После короткого разговора Автономов позволил бедняге следовать за ним на некотором расстоянии.

Через короткое время Иван Иванович вернулся один. Птичье лицо его сияло изумлением и восторгом.

– Приняли-с, – сказал он, радостно захлебываясь. – Истинная правда-с. Действительно-с… сестра, настоящая. И зять… Может, угодно вам самим пройти, будто ненарочно… Сами увидите-с… Истинный бог: в палисадничке сидят… Угощают… по-родственному. Сестра плачет от радости…

И из груди маленького странника понеслись странные звуки, похожие и на истерический смех и на плач!

Через час явился и Автономов, преображенный и торжественный. Подойдя ко мне, он горячо схватил мою руку и до боли сжал ее…

– Через вас я приобрел опять родных… Кажется… то есть вот! До гроба…

Он еще крепче сжал мою руку, потом судорожно отбросил ее и отвернулся. Оказалось, что, поверив преображению Автономова, зять, человек не без влияния в консистории, решил похлопотать о нем. Оставалось только добыть из Углича какие-то бумаги и…

– И сюда, обратно! Кончено странствие, синьор… И тебя, Ваня, не оставлю… Получишь у меня угол и пищу… Живи… Я в должность… Ты уберешь квартиру, то… другое…

Я слушал эти разговоры, и невольное сомнение закрадывалось в душу, тем более, что Автономов опять вернулся к высокопарному стилю и все чаще употреблял слово «синьор»…

Перед вечером оба ушли «в Углич, за бумагами». Автономов дал торжественное обещание явиться через неделю «для начатия новой жизни»…

«Неужто для этого “чуда” нужно было так немного?» – с большим сомнением думал я…

Погода круто изменилась… Чудесная ранняя весна, казалось, сменилась вдруг поздней холодной осенью… Дождь лил целые дни, и ветер метался среди ливня и туманов.

В одно такое холодное утро, проснувшись довольно поздно и стараясь сообразить время, я услышал легкую возню и странный писк в сенях у дверей. Открыв их, я увидел в темном углу что-то живое. Увы! это был Иван Иванович. Он весь издрог, посинел и смотрел на меня умоляющими, робкими глазами. Так смотрит только запуганное и близкое к гибели животное.

– Слабость опять? – спросил я кратко.

– Слабость, – ответил он покорно и кротко, стараясь запахнуться. На нем была опять невозможная хламида, голова была не покрыта, а на ногах лапти на босу ногу…

Вскоре явился и Автономов. Он был пьян и неприятно развязен. Говорил изысканными высокопарными оборотами, держался, как давний приятель, и по временам в воспоминания о наших похождениях вставлял пикантные намеки относительно некоей солдатки… В глазах проступало злое страдание, по которому я опять узнавал оратора монастырского двора, и готовность на злые дерзости. О визите к сестре не было и речи…

– Послушай… Любезная… – обратился он к прислуге. – Тот раз я тут у вас оставил хламидку… Хламидка еще годится… Несчастлив ваш подарок, – прибавил он, нагло глядя на меня. – Под Угличем ограбили нас… все как есть сняли. А валенками вас, видно, надул торговец… Кислый товар, кислый… Все развалились…

И он снисходительно потрепал меня по плечу…

Иван Иванович с жалобной укоризной смотрел на своего покровителя. Расстались мы довольно холодно, и только на Ивана Ивановича все у нас смотрели с искренним сочувствием и жалостью…

После этого от времени до времени я получал известия о своих случайных спутниках. Приносили их по большей части люди в хламидах и подрясниках и с более или менее явственными признаками «слабости», передавали поклоны или записки и, получив малую мзду, выражали разочарование. Однажды во время ярмарки ввалился субъект, совершенно пьяный, очень зловещего вида, который