Река играет (повести, рассказы) - Владимир Галактионович Короленко

– Видите ли… Дьячок-то, говорит, хитрый. Видит, что молодой человек проводит время, а между тем настоящего дела не предпринимает, он, – под видом базару, – поехал в город, а в дому старушку-бабушку оставил, приказал строго-настрого с глаз не спускать. Автономов не у них, конечно, жил… На селе у просвирни… Ну в гости захаживал. Каждодневно… На бережку сиживали… И бабушка тут… Да где же, конечно, уследить… Молодежь… Только раз, видит мой Автономов, едут из города двое в телеге… и пьяные притом. Подъехали, глядь, а это дьячок да с братом с Автономовым-старшим, с письмоводителем. Не успел он и оглянуться, – уж они на него навалились, давай тузить. Понятное дело: брат обижается за побег из семинарии, дьячок – за обманутие и бесчестие…

Иван Иванович вздохнул.

– Еле жив тогда остался, говорит… Потому что ожесточившись и притом пьяные… Бросился к просвирне, схватил котомку, да в лес… С тех пор, говорит, и пошел странствовать… Ну, другой раз, действительно… иначе рассказывает…

Он подошел ко мне и, приподнявшись на цыпочки, хотел сказать что-то особенно конфиденциальное… Но вдруг около нас, прямо из темноты, вынырнула фигура Андрея Ивановича. Он подошел быстро с нарочито зловещим видом.

– Подите-ка сюда. – Он отвел меня в сторону и сказал тихо:

– Попали мы с вами в дело!

– Что такое?

– Автономов-то этот… Монах… На воровство, кажется, пошел… Будет нам в чужом пиру похмелье…

– Полноте, Андрей Иванович.

– Вот вам и полно. Слыхали вы, как он в селе допрашивал? У солдатки-то? Про дьячка-то? Дескать, дьячок дома ли, или уехал?

– Ну, помню.

– А где этот дьячок-то живет, помните?

– На погосте, кажется.

– Самый погост! – сказал Андрей Иванович злорадно, махнув рукой вперед, в темноту.

– Ну так что же?

– А то, что… Старуха, слыхали вы, одна осталась… А он уж тут как тут… Ходит кругом двора, высматривает. Сами увидите… Вот вы на кого товарища давнего променять согласны… Кабы на мостике да не доска под ним скрипнула – мы бы тогда и пошли дальше дорогой… А уж это я своротил… Пойдем, пойдем тихонько…

Сзади кто-то жалобно кашлянул. Андрей Иванович оглянулся и сказал:

– Ну, иди и ты с нами, настоятельский послушник… Что с тобой делать. Полюбуйся на товарища…

Пройдя через мостик, мы поднялись круто по дорожке и подошли к погосту. На пригорке из-за листвы ровно светил огонек… Я разглядел чуть белевшие стены небольшого домика, выдвинувшегося на край обрыва, и из-за его крыши грузно вырезались темные очертания колокольни. Вправо, внизу, скорее можно было угадать, чем увидеть речку.

– Вот он, – сказал Андрей Иванович. – Видите?

Невдалеке от нас, между палисадником и обрывом, около беседки, обвитой зеленью, мелькнула фигура. Человек точно прилипал и жался к забору, заглядывая через кусты. На фоне светлого окна, в глубине садика, я увидел острую мурмолку, вытянутую шею и характерный профиль Автономова. Свет рассыпался по листьям кустов и по цветам сирени. Подойдя несколько ближе, я разглядел в окне голову старухи, в чепце и роговых очках. Голова покачивалась, как у человека, работающего от бессонницы, и спицы проворно бегали в руках. Старуха, вероятно, ждала возвращения хозяина.

Вдруг она насторожилась… Из темноты послышался нерешительный оклик:

– Олимпиада Николаевна!

Старушка наклонилась к окну, но никого не было видно. Прошла минута в молчании, и опять из темноты раздался тот же оклик:

– Олимпиада Николаевна!

Я не узнавал теперь голоса Автономова. Он звучал мягко и робко.

– Кто тут? – встрепенулась вдруг старуха. – Кто меня зовет?..

– Я это… Автономова не припомните ли?.. Когда-то были знакомы…

– Какого тебе, батюшка, Автономова… Нет у нас такого… Не знаю я… Я, батюшка, сейчас людей позову. Федосья, а Федосья!.. Беги сюда…

– Не зовите, матушка… я вас не побеспокою… Неужто Автономова забыли?.. Генашей звали когда-то…

Старуха поднялась с места и, взяв свечу, высунулась с нею из окна. Ветра не было. Пламя стояло ровно, освещая кусты, стены дома и морщинистое лицо старухи с очками, поднятыми на лоб…

– Голос-то будто знакомый… Да где ж ты это?.. Покажись, когда добрый человек…

Она подняла свечу над головой, и луч света упал на Автономова. Старуха сначала отшатнулась, но… В это время дверь открылась, и в комнату вошла другая женщина. Старуха ободрилась и опять осветила Автономова…

– Хорош, – сказала она безжалостно… – Женишок, нечего сказать… Зачем же это ты тут под окнами шатаешься?..

– Мимоходом, Олимпиада Николаевна…

– Мимоходом, так и шел бы мимо… Смотри, хозяин вернется, собак спустит.

Она захлопнула окно и спустила занавеску… Кусты сразу погасли… Фигура Автономова исчезла в темноте.

Нам тоже не мешало подумать об отступлении, и мы быстро спустились с пригорка… Через несколько минут с колокольни послышались удары… Кто-то, по-видимому, хотел показать, что на погосте есть люди…

Андрей Иванович шел молча и в раздумье. Иван Иванович бежал, задыхаясь, вприпрыжку и сдерживая приступы кашля… Когда мы удалились на порядочное расстояние, он остановился и опять произнес с невыразимой тоской:

– Автономова-то потеряли…

В его голосе слышалось такое отчаяние, что мы с Андреем Ивановичем приняли в нем невольное участие и, остановившись на дороге, стали тоже вглядываться в темноту.

– Идет, – сказал Андрей Иванович, обладавший чисто рысьими глазами…

И действительно, вскоре сзади на нас стала надвигаться странная фигура, точно движущийся куст. За поясом, на плечах и в руках у Автономова были целые пучки сирени, и даже мурмолка вся была утыкана цветами. Поровнявшись с нами, он не задержался и не выразил ни радости, ни удивления. Он шел дальше по дороге, и ветки странно качались кругом него на ходу.

– Хорошо идти ночью, синьор, – заговорил он напыщенно, точно актер. – Поля одеты мраком… А вот в сторонке и роща… Смотрите, что за покой за такой! И соловей заводит песню…

Он говорил, точно декламируя, но в его голосе все-таки слышались ноты растроганности…

– Не угодно ли, синьор, ветку из моего садика?..

И театральным жестом он протянул мне ветку сирени…

В стороне от дороги робко и нерешительно щелкнул соловей. Откуда-то издалека, в ответ на звон с погоста, медленно понесся ответный звон и звуки трещотки… Где-то на темной равнине лаяли собаки… Ночь сгущалась, начинало пахнуть дождем…

– Жаль, – развязно заговорил вдруг Автономов. – Я вот тут отлучался, к погосту… Знакомый у меня на этом погосте живет, приятель… Был бы дома – всем нам был бы ночлег и угощение… Старуха звала ночевать… да что… без хозяина…

Иван Иванович поперхнулся. Сапожник иронически фыркнул…

Автономов, вероятно, догадался, что мы видели несколько больше, чем он думает, и, обратясь ко мне, сказал:

– Не судите, синьор, да не судимы будете… Чужая душа, синьор, потемки… Когда-нибудь, – прибавил он решительно, – поверьте, я все-таки побываю в этом месте… И буду принят… И тогда…

– Что же тогда?