Догонялки - В. Бирюк

Ворота были прикрыты, но не заперты. В притворе слева стоял открытый свечной ящик, и рядом, на столике с распятием, горела одинокая свеча. «За упокой». А по правой стороне — пусто. Интересно: в старых средневековых католических церквях по правой стороне притвора идут глубокие ниши. Аристократы, дворяне приезжая в церковь, оставляли здесь своё длинномерное оружие. А вот в православных храмах я такого не видел. Стоять на коленях с длинным клинком на поясе, опускаться-подниматься… неудобно же! Терпят, наверное.

В церкви было тепло и сухо. Особенно — после постоянной холодной воздушно-водяной взвеси на улице. Нагревшиеся за последние солнечные дни толстые брёвна отдавали летнее тепло, пахло воском, ладаном и сухим деревом. Из-за прикрытых внутренних дверей в храм доносилась негромкая напевная скороговорка. Ничего не понимаю, ни слова. Может это вообще не церковно-славянский? Я осторожно заглянул внутрь.

«Войди! Христос наложит руки,И снимет волею святойС души оковы, с сердца мукиИ язвы с совести больной…».

Вот сюда покойничек и входил регулярно. Вот уж точно — на службу. Без всякого «как». Он поэтому такая сволочь был? Что любые «язвы с совести больной» — легко и безболезненно снимались? «Волею святой»… Как слегка подлеченный сифилис.

Довольно просторное, очень высокое, почти не освещённое помещение. Впереди — мрачная тёмная стена иконостаса с редкими отблесками света на металле иконных окладов. Иконы разнокалиберные, тёмные. Есть и пустые места в рядах. Церковь-то видать, небогатая. Верх пространства теряется в темноте, кажется там, под куполом, есть какой-то рисунок. Выше купола — барабан. Там должны быть окна. Но они, похоже, закрыты. Стёкол здесь нет и оконные проёмы приходиться от дождя закрывать ставнями. Ага, правильно подумал — слева под стеной лежит длинный багор.

Справа, у южной стены, на полу, прислонённая к стене, стоит небольшая икона, с обеих сторон от неё, тоже на полу — две свечки в каких-то… чашках с крышками? Ещё, в стороне — плоский деревянный ящик с откинутыми дверцами-крышками, какие-то тряпки. И маленькая фигурка в чёрном платье. Особенно маленькая из-за чёрного цвета одеяния и окружающей темноты, свернувшаяся на коленях, прижавшаяся, распластавшаяся телом по полу перед иконкой, «павшая на лицо своё».

Скороговорка затихла, кажется, девушка молилась молча. Или просто лежала. А может — заснула. Или — вырубилась. Или — впала в молитвенный экстаз. Или — погрузилась в видения. Видения у христиан — ну постоянно. Стукни сто раз лбом в бревно — у любого и нормального человека — и глюки пойдут, и рога вырастут. Синие-синие.

Я подошёл к молящейся поближе, в некоторой растерянности покрутил свой дрючок… Как-то она никак на наше присутствие не реагирует… Поздороваться, что ли?

— А чего это вы тут делаете?

Старая шутка из доброго советского детского фильма предполагает всем известный ответ:

— Иди-иди отсюда!

Увы, аборигены совершенно незнакомы с «золотым фондом» советского кинематографа. Девушка вскрикнула, вскинулась, одновременно и поворачиваясь в мою сторону, и поднимаясь на колени. Увидев нас с Суханом в неверном свете задёргавшихся от её движения язычков пламени на свечах, она завизжала:

— Нет! Не надо! Не бейте меня! Не надо! Пожалуйста! и с плачем воткнулась лбом в пол перед моими сапогами. В той же позе, как только что молилась перед иконой. Разница состояла лишь в том, что передо мной она вскинула руки над головой, будто закрываясь от удара.

Кажется, детский вопрос из советского фильма внезапно приобретает здесь особенную актуальность. Чего она так перепугалась? За что мне её бить? Она не говорила: «Я не виновата!». Что она здесь делала? Какое-то преступление? Проступок? Причинение вреда? Мне? Понятно, что молитвы возносила. О чём? О мщении убийце своего отца? Христодул выдвинул реальную версию смерти отца Геннадия? Что покойничек успел до своей внезапной смерти рассказать своему старшему сыну о моих делах и своих планах?

Вдова и дети здесь уже общались после возвращения мальчишки. Возможно, девчонка бросилась молиться «об одолении ворогов» в нашем лице, а местные уже приготовили нам засаду? Когда мы вернёмся на постой, туземцы навалятся на нас кучей и схватят? А «мурлычные» интонации вдовы — просто приманка для самого опасного на вид бойца? Может быть, Чарджи уже повязали или убили… Он же там один! Стукнули по голове и… Факеншит! Неужели провал?! Дурак! Как же я так попался! Надо было зарезать мальчишку! Похоронить обоих у себя в Пердуновке и не соваться сюда, пока всё не затихнет… Идиот!

Хотя… Что ты, Ванюша, обещался повторять каждый день перед сном? — «У меня мания величия». Может, бабёнка по своим делам пришла? Просто свечку за отца поставить? Может, я зря паникую и «это дело» — ещё не «вскрылось»? И мы можем спокойно вернуться в село, дождаться окончания дождя? Или, всё-таки — «на прорыв»?

Блин! Надо знать, а не гадать! Но чего ж она тогда так испугалась? Будто «попалась на горячем»… Вот и надо выяснить. Воспользоваться её испугом, подчинить её своей воле, вытрясти из неё всю информацию, всё, что они там задумали. «Поискать правду». Займёмся «правдоискательством». «По Савушке»? Или как-то модифицировано? У неё ж не просто испуг. Поза её отчётливо выражает не сколько — страх наказания, сколько — жертвенность. При испуге основное стремление — убежать, а здесь она распластывается и только голову закрывает.

Жертвенность.

Прекрасное душевное свойство русских людей и, особенно, русских женщин. Неоднократно отмечалось и отечественными, и иностранными наблюдателями. Воспитывается непрерывными побоями и унижениями. Подобно тому, как выносливость — результат тяжкого, непосильного труда, стойкость — неотвратимости наказания, законопослушность — распространённости доносительства, а массовый героизм — привычности насильственной смерти.

Беззащитность, слабость всегда провоцирует определённый тип людей на насилие. Подобно тому, как почти всем в детстве интересно сломать игрушку, разорвать куклу. Что-нибудь испортить, испачкать. «А что будет если…?». «А оно громко грохнет?». Обычный поиск ребёнка своего места в жизни. Проверка на прогиб себя, окружающих, всего мира в целом. Сдерживается жизненным опытом, знаниями типа: «ничего хорошего не будет, в морду дадут, в тюрьму посадят».

Человек вырастает, находит своё место в жизни, более-менее смиряется с ним, и большинство теряют вкус к подобным экзерсисам. Другие никак не успокоятся, пытаются что-то доказать себе и миру. Но воспитание и образование ограничивают, заставляют использовать только те формы и способы насилия, которые данное общество в данный момент времени считает приемлемыми.