Новая история Второй мировой - Сергей Переслегин

28 января 1938 года США принимает новую программу вооружений, 11–12 марта Гитлер присоединяет Австрию, в течение месяца Великобритания и США признают аншлюс.

В конце года происходит Чехословацкий (Судетский) кризис, являющийся первым видимым актом новой большой войны в Европе. Германия провела его артистически — особенно если иметь в виду, что ее танковые силы были еще не в состоянии проводить операции крупного масштаба, а мощь Люфтваффе в значительной мере создавалась геббельсовской пропагандой. Впрочем, союзники, также не готовые к войне, находились в сложном положении. Формально Германия, требуя плебисцита в населенной немцами Судетской области, действовала в рамках политики приоритета прав человека. Ее притязания, поддержанные референдумом, смотрелись вполне легитимно.

Н. Чемберлен привез в Лондон «мир для нашего поколения», но события продолжали катиться под гору. Франко занимает всю территорию Испании, зта страна также оказывается вне Лиги Наций. Весной 1939 года Германия присоединяет Клайпеду, оккупирует остатки Чехословакии и предъявляет Польше требование вернуть Данциг. Для Великобритании и Франции создается нетерпимая ситуация, но они продолжают борьбу дипломатическими методами. 22 марта появляется совместное заявление о помощи Бельгии, Голландии и Швейцарии в случае агрессии. 27 апреля Великобритания принимает законно всеобщей воинской повинности. В ответ на это на следующий день Германия разрывает соглашение с Великобританией об ограничении морских сил и денонсирует германо–польский договор о ненападении. 19 мая заключается франко–польский военный союз. А 23 августа Гитлер обеспечивает себе тыл, подписав в Москве соглашение, известное как «Пакт Молотова — Риббентропа».

Этот документ играет ключевую роль в ряде версий конструирования истории — на наш взгляд, совершенно не заслуженно. Мы уже проследили, хотя и конспективно, политику великих держав в межвоенный период и можем сформулировать некоторые важные выводы.

Во–первых, политика Германии в этот период была последовательна и ясна: при всех правительствах страна стремилась освободиться от Версальских ограничений, создать конкурентоспособную армию и вернуть утраченное положение в Европе. Нацистский режим выделяется на общем фоне лишь темпами наращивания военной мощи (количество наконец перешло в качество) и социально–националистической риторикой.

Во–вторых, кроме Германии, в европейской войне были заинтересованы также Соединенные Штаты Америки и Советский Союз. Для США война была удобным способом возложить на Европу издержки экономического кризиса 1929 года, а для СССР — важным шагом в «собирании» российских земель. Менее очевидно, что польская правящая элита (уже принявшая участие в расчленении Чехословакии) также стремилась к агрессивной войне — по крайней мере, рассматривала подобную возможность как приемлемую.

В третьих, ремилитаризация Германии явно поддерживалась не только Россией/СССР, но и Японией, а также (менее явно) — США и Великобританией.

Летом 1939 года война была уже решена, и вопрос стоял лишь о том, в какой политической конфигурации она начнется. В этих условиях соглашение 1939 года было жизненно необходимо Германии и очень выгодно СССР. На каком основании западные державы полагали (а современные демократически настроенные историки по сей день полагают), что Советский Союз не подпишет это соглашение или не вправе его подписывать? Если этим основанием является «естественная общечеловеческая ненависть к фашизму», то разве не с Гитлером Чемберлен и Даладье чуть раньше заключили договор о разделе Чехословакии — куда более грязный, нежели пакт Молотова — Риббентропа, да к тому же бесполезный как с политической, так и с прагматической точки зрения?

25 августа, через день после заключения российско–германского договора, правительство Н. Чемберлена предоставило Польше гарантии территориальной целостности и заключило договор о военном союзе в случае агрессии. Поезд давно ушел, и этот запоздалый жест был обыкновенной истерикой слабого человека и бездарного политика Невилля Чемберлена, который наконец–то понял, что его обманули. В своем роде эти обязательства уникальны — никогда еще ответственный министр Его Величества не произносил подобного:

«…в случае акции, которая явно будет угрожать независимости Польши и которой польское правительство сочтет жизненно важным оказать сопротивление своими национальными вооруженными силами, правительство Его Величества сочтет себя обязанным немедленно оказать польскому правительству всю поддержку, которая в его силах».

По букве и духу этого документа вопрос о вступлении Великобритании в войну должно было решать правительство Польши!

В тот же день умный и проницательный Д. Ллойд — Джордж обратил внимание Чемберлена на это обстоятельство и заметил: «Я считаю ваше сегодняшнее заявление безответственной азартной игрой, которая может кончиться очень плохо».

30 августа в Польше была- объявлена мобилизация. На следующую ночь немецкие уголовники, переодетые в польскую военную форму, захватили радиостанцию в Глейвице и выкрикнули в эфир несколько антигерманских лозунгов. Как говорил А. Гитлер генералам: «Ядам повод кразвязыванию войны, а насколько он будет правдоподобным, значения не имеет»[14].

Когда заходит речь о германской стратегии начального периода войны, традиционно появляется термин «блицкриг», а за ним — слова «танки» и «танковая война». Между тем теория блицкрига имела слабое отношение к стратегии и весьма опосредованное — к собственно танкам и их боевому применению.

По сути самого термина блицкриг — это быстрая, «молниеносная» война, целью которой является быстрый разгром противника до того, как он сможет использовать весь имеющийся у него военный потенциал. Однако сама идея подобной войны никак не может быть новшеством: в любой войне любой участник всегда желает опередить противника в развертывании и разгромить его как можно быстрее. Таким образом, под термином «блицкриг» должен пониматься не просто желаемый результат, а некая теория, позволяющая добиться этого результата.

Собственно, на стратегическом уровне под блицкригом понимается стремление закончить войну как можно быстрее, пока противник не успел завершить мобилизацию армии и промышленности. Опыт Первой Мировой показал, что для затяжной войны у Германии не хватает ресурсов, поэтому боевые действия должны быть завершены в предельно короткий срок, для чего в первый удар следует вложить максимум сил и средств — не только военных, но и психологических. В этом смысле блицкриг для Германии — не теория и не благое пожелание, а необходимость, граничное условие, без соблюдения которого война не принесет результата и в итоге окажется проиграна.

Надо сказать, что над проблемой быстрой войны задумывались и в других странах. Опыт Первой Мировой, пусть и в разной степени, оказался печален для всех ее участников, поэтому во всех странах теоретики начали размышлять о том, как минимизировать расходы и потери, а главное — социальный эффект от последних. На некоторое время главенствующей стала идея малочисленных профессиональных армий, однако всем было ясно, что если противник на нее не пойдет, а выставит на поле массовое, пусть в среднем гораздо хуже оснащенное и обученное войско, справиться с ним не удастся. И тогда в самом лучшем случае придется вновь прибегать к всеобщей мобилизации, а в худшем — подписывать капитуляцию.

Впрочем, для большинства великих держав подобные рассуждения были простым теоретизированием — Британия, США и Япония, получившие от Великой войны максимум возможного для них и защищенные морем от нападения противника, готовились к грядущему противостоянию в океанах, не особо заботясь о будущем сухопутной войны. Франция, победившая, но морально подавленная колоссальными потерями, ушла в глухую оборону, надеясь отсидеться за «линией Мажино». Итальянцы могли сколь угодно теоретизировать о воздушной мощи, а поляки — мечтать о Ржечи Посполитой от можа до можа, но все эти построения являлись лишь абстракциями, которые их авторы были бессильны осуществить.

Но оставался еще Советский Союз. В 1920‑х годах в советской военной теории шла ожесточенная борьба между двумя стратегическими концепциями будущей войны: «стратегией сокрушения» и «стратегией измора». Сторонником первой был начальник Штаба РККА, впоследствии заместитель наркома обороны М. Н. Тухачевский, сторонником второй — начальник кафедры военного искусства академии имени Фрунзе бывший генерал–майор А. А. Свечин, по характеристике комиссара этой академии Р. Муклевича — «самый выдающийся профессор академии».

Тухачевский, развивая теорию революционной войны и отчасти находясь под влиянием германской военной мысли, заявлял, что будущую войну следует вести наступательно, с задачей быстрого разгрома противника и с расчетом на восстания в его тылу. Естественно, что для решительного успеха в наступлении требовалось использовать все новшества военной техники — авиацию, танки, автотранспорт, а также более экзотические боевые средства, в итоге так и не вышедшие из стадии разработок.