Гнев Диониса - Евдокия Нагродская

Женя вбегает на террасу со свертком нот.

Личико Жени прелестно в своем оживлении. С каким восторгом она перебирает ноты.

Она любит и понимает музыку: ей бы готовиться в консерваторию — она прошла хорошую школу у матери, но Катя решила, что Женя поступит на педагогические курсы.

Я не хочу ссориться с Катей, но Женю я ей не уступлю — грешно зарывать талант.

— Григ — это ваше, Таточка. «Жаворонок», Глинки, — мой. Рахманинов? Новое? Это вы сегодня споете, Виктор Петрович! Что это, вальсы Шопена?

— И прелюдии и баллады! Это мой вам гостинец, Женя Львовна!

— Ах, вы умница! Просто не знаю, как и благодарить вас! Ставлю вас отныне в кавычки! — кричит Женя в восторге. — А это что? Романс для меццо-сопрано: «Любовь — это сон упоительный…» Павлова.

— Ах, что же, я совсем и забыл вам рассказать! Это, Татьяна Александровна, вам посылает Старк.

Я точно срываюсь и лечу с отвесной ледяной горы. Я, верно, ослышалась?

— Какой Старк?

— Да разве вы не помните? Мы тогда из-за него поссорились на пароходе. Ваш спутник до Москвы! У вас еще рисунок с него.

— Ничего не понимаю, Виктор Петрович, — говорю спокойно, сама восхищаясь своим тоном. — Как же он узнал, что мы с вами знакомы?

— Да мы говорили о вас.

— Не понимаю, как вы договорились до меня!

— Очень просто. Я с ним столкнулся в отеле «Ориенталь». Сели вместе обедать. Во время обеда мне подали ваше письмо. Я так обрадовался! Читаю и хохочу, как вы описываете вашу поездку в Ольгинское и толстого духанщика, ухаживающего за Женей Львовной… Женя Львовна, он был с усами?

— С бородой!

— Ну, слава Богу, а то я стреляться хотел. Ну, Старк заинтересовался, чего я смеюсь, я дал ему прочесть ваше письмо, потом…

— Вы дали прочесть мое письмо?

— Да отчего же не дать?

— Если бы я знала, Виктор Петрович, что вы даете читать мои письма первому встречному, я бы не писала вам. Я писала только для вас! — говорю я с негодованием.

Виктор Петрович с удивлением смотрит на меня и вдруг его удивление переходит в радостную улыбку.

— Голубушка, Татьяна Александровна, простите, но, право, я не знал, что это вам будет неприятно. Тогда, на пароходе, я был несправедлив к Старку. Он — славный малый, я даже раскаиваюсь, что тогда посплетничал на его счет. В Тифлисе он, как собака, работал, целый день ходил пешком, ездил верхом по лесам, то в Боржом, то… только по временам мы и виделись, болтали… он славный малый.

— Как вы скоро меняете мнение о людях! — говорю я, удивляясь внезапной радостной дрожи в его голосе.

— Да, право, в нем есть что-то такое милое… невольно тянет к нему. Жаль, вы не обратили внимания на его улыбку — удивительно красиво он улыбается.

Меня охватывает знакомая дрожь, я злюсь на себя и говорю с гневом;

— Как вы бестолково рассказываете. Что же дальше?

— Да… да… он прочел письмо и говорит: «Это писала умница и если она к тому же недурна собой, то я понимаю ваше…»

Сидоренко вдруг останавливается, краснеет и начинает опять рассказывать, — Тут я вспомнил про вашу встречу в вагоне — он сразу вас вспомнил, много про вас расспрашивал, а когда мы вместе зашли покупать ноты, он справился, поете ли вы, какой у вас голос, и, купив этот романс, попросил меня передать вам.

— Тоже нашли певицу! — говорю я со злостью. — Какой же у меня голос… А этот, как его… Старк, теперь в Тифлисе?

— Да. Но дня через два уезжает куда-то, не то в Индию, не то в Бразилию.

— Что же вы, однако, не поете? — говорю я после минуты молчания и тут только даю себе отчет, что Женя, серьезная и тихая, попеременно вглядывается в наши лица.

— Что же вам спеть? — говорит весело Сидоренко, — Что вы выберете, Женя Львовна?

— Мне все равно, — отвечает Женя каким-то странным голосом.

— Спойте вот это, — сую я им первый попавшийся романс. Они уходят. У меня стучит в висках — я схватываю ноты.

— Обыкновенные романсовые слова, — шепчу я и вдруг замечаю тонкую черту ногтем рядом с последним куплетом:

Люблю и ответа не жду я,

Люблю и не жду поцелуя.

Ведь есть лишь одна красота:

Мечта, дорогая мечта.

Я сижу несколько минут неподвижно. Что это? Случайность, эта черта? Нет, она слишком ясна и правильна. Как объяснить все это? «Мечта, дорогая мечта».

Да, может быть, он дает понять, что заметил мое тогдашнее состояние? Какой стыд! Но что он мог заметить?

— Заметил, наверное, заметил! — шепчу я, как в бреду. — Зачем он тогда опустил глаза… Но что это? Глупый флирт или он хочет издеваться надо мной? Или отметка сделана не им?

Пение прекращается — сейчас войдут. Я бегу в сад, через черный ход пробираюсь к себе в комнату и валюсь на постель. Неужели я не отвязалась еще от всего этого безумия!

Пение еще раздается в гостиной. Кажется, пришла Катя… меня окликают…

Я поспешно срываю с себя платье, бросаюсь в постель и дрожу.

Зачем мне присланы эти ноты? «Он смотрит на женщин, как на хлам», — говорил Сидоренко. Он заметил тогда мое состояние, вспомнил обо мне и не мог удержаться от желания дать мне это понять при случае, «Са pleure!» Ну нет, «это не плачет»! Я вам очень благодарна, очаровательный Эдгар, — тьфу, имя-то какое глупое, прямо из бульварного романа — я вам благодарна за этот щелчок. Если ни мой рассудок, ни воля, ни любовь моя к дорогому человеку не могли меня вылечить, то самолюбие мое все сделает! Мне так стыдно, так гадко, точно мне дали пощечину. Заснуть, заснуть скорее.

Я беру склянку с опиумом. А что, если? Ведь если мое безумие будет…

Андрей, милый мальчик! Вот какие мысли приходят мне в голову. Я тоже истерическая дрянь! Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу.

Я капаю аккуратно десять капель, принимаю и ложусь в постель.

Все это пустяки. Вся моя жизнь идет хорошо.

Я счастливая женщина — я люблю и любима лучшим из людей, у меня талант, семья… и все идет отлично.

Всполошилась-то я просто от неожиданности. Да и отметку-то, может быть, делал не он. А если и он, так и черт с ним!

С этим покончено,

Стук в дверь.

— Кто там?

— Это я, Тата. Отчего вы ушли? Вы больны?

— Меня немного лихорадит, а ушла я не прощаясь, чтобы не расстраивать вашей музыки. Она стоит за дверью, как бы в раздумье.

Я молчу.

— Тэта, могу я зайти на минутку? Мне хочется вас спросить кое о чем, — раздается ее голос за дверью.

— Женюшка, милая, мне нездоровится — завтра.

Она делает несколько шагов от двери, потом круто поворачивается и говорит:

— Пустите меня, ради Бога, Тата, я не могу спать, я замучаюсь до завтра. Мне необходимо поговорить с вами.