Письма к Аттику, близким, брату Квинту, М. Бруту - Цицерон Марк Туллий

6. Вот, в самых коротких словах, каков был этот суд и какова причина оправдания. Ты спрашиваешь далее, каково теперь общее и мое личное положение. Знай, что положение государства, которое ты считал обеспеченным моими решениями, а я — промыслом богов, и которое казалось укрепленным и утвержденным благодаря объединению всех честных граждан и авторитету моего консульства, если только нам не окажет милости кто-нибудь из богов, будет утрачено нами вследствие одного этого суда, если только это суд, когда тридцать человек, самых пустых и негодных из всего римского народа, получив какие-то деньги, уничтожают всякое человеческое и божеское право, когда Тальна, Плавт и Спонгия225 и прочие отбросы в этом роде решают, что никогда не было того, что известно как случившееся не только всем людям, но даже скотине.

7. Однако, чтобы утешить тебя насчет положения государства, скажу, что бесчестность в своей победе неистовствует не так сильно, как надеялись злонамеренные, хотя государству и нанесена столь тяжелая рана. Ведь они были вполне уверены в том, что когда религия, когда нравственность, когда честность суда, когда авторитет сената пали, то случится так, что победители — испорченность и распутство — потребуют возмездия всякому честному гражданину за боль от клейма, наложенного на любого бесчестного человека строгостью моего консульства.

8. Опять-таки я (мне не кажется, что я дерзко хвастаю, когда говорю о себе тебе, особенно в письме, не предназначенном для других), опять-таки я, повторяю, поддержал павших духом честных граждан, каждого успокаивая, ободряя; преследуя продажных судей и не давая им покоя, я пресек дерзкие речи всех его сторонников и пособников его победы. Я ни разу не допустил, чтобы консул Писон в чем-либо удержал свой успех, отнял у него уже обещанную ему Сирию226, призвал сенат к его былой строгости и ободрил его в его унынии. Клодия в его присутствии я сокрушил и последовательной речью, преисполненной важности, и в прениях в таком роде. Из прений можно попотчевать тебя кое-чем; прочее не может иметь той же силы и прелести вне того страстного состязания, которое вы227 называете агоном.

9. Итак, когда мы в майские иды собрались в сенате, когда мне было предложено высказаться, я долго говорил о высших делах государства; под влиянием божественного вдохновения я сказал следующее: отцы-сенаторы от одного удара не должны пасть духом, проявить слабость; рана эта такова, что ее, мне кажется, нельзя ни скрыть, ни слишком испугаться, чтобы нас не сочли великими глупцами, если мы не отдадим себе отчета в ней, и совершенно малодушными, если испугаемся ее; дважды был оправдан Лентул, дважды Катилина228, это уже третий, кого судьи выпускают на государство. «Ты ошибаешься, Клодий, судьи сохранили тебя не для Рима, а для тюрьмы, и хотели не удержать тебя в государстве, а лишить возможности удалиться в изгнание. Поэтому воспряньте духом, отцы-сенаторы, поддержите свое достоинство; остается еще то славное согласие между честными гражданами; горе постигло честных граждан, но их доблесть не ослабела; никакого нового ущерба не нанесено, но обнаружен тот, который уже был; при суде над одним погибшим человеком найдено много подобных ему».

10. Но что я делаю? Я включил в письмо чуть ли не всю речь. Возвращусь к прениям. Встает смазливый малый229 и бросает мне упрек в том, что я был в Байях230. Это ложь, да и какое ему до это дело? «Послушать тебя, — говорю, — я был в запретном месте»231. «Что, — говорит, — нужно арпинцу на теплых водах?». «Расскажи, — говорю, — что понадобилось твоему патрону232, которого так сильно потянуло к водам арпинца». Ты ведь знаешь приморское имение Мария. «Доколе, — говорит, — мы будем терпеть этого царя233?». — «Ты зовешь меня царем, — говорю я, — когда Царь ни разу не упомянул о тебе». Ведь он мысленно уже давно пожрал наследство Царя. «Ты купил дом», — говорит он. «Можно подумать, он говорит: ты купил судей», — говорю я. «Твоей клятве, — говорит, — не поверили». «Мне, — отвечаю, — поверило двадцать пять судей, а тридцать один судья, раз они потребовали деньги вперед, тебе не поверили ни в чем». Под громкие крики он умолк и смутился.

11. Мое личное положение вот какое. Честные граждане относятся ко мне так же, как и при твоем отъезде, а городские грязь и подонки много лучше, чем при твоем отъезде. Ибо мне не вредит и то, что мои свидетельские показания, по-видимому, не возымели действия. Без боли пущена кровь у недоброжелательства, тем более, что все, кто способствовал тому позору234, признают, что решение по тому, не вызывающему сомнений, делу было у судей куплено. К тому же эта составляющая народные сходки пьявка казначейства, жалкая и голодная чернь, полагает, что Великий235 особенно расположен ко мне; право, многочисленные и приятные узы соединяют нас друг с другом настолько, что эти наши сотрапезники заговора, молодые люди с бородками, называют его в своих разговорах Гнеем Цицероном. Таким образом, и на играх и при боях гладиаторов я встречал поразительные знаки одобрения без свиста пастушьей свирели.

12. Теперь ждут комиций. Вопреки всеобщему желанию, наш Великий проталкивает сына Авла236, сражаясь за это не своим влиянием и дружескими отношениями, а тем, чем, по словам Филиппа237, можно взять все крепости, лишь бы только на них мог взобраться ослик, нагруженный золотом. Сам же знаменитый консул, подобно актеру низшего разряда238, говорят, взял дело в свои руки и держит у себя дома раздатчиков239, чему я не верю. Однако, по требованию Катона и Домиция240, сенат уже принял два постановления, вызвавшие нарекания, ибо их считают направленными против консула: одно разрешает производить обыск у должностных лиц, другое гласит, что тот, в чьем доме живут раздатчики, совершает противогосударственное деяние.

13. Все-таки народный трибун Луркон, вступивший в должность одновременно с Элиевым законом, освободился и от Элиева и Фуфиева законов241 для того, чтобы внести закон о подкупе избирателей242, обнародованный при добром знамении тем хромым человеком243. Таким образом, комиции отложены на пятый день до секстильских календ. Новое в законе то, что если кто-нибудь посулит деньги членам трибы и не даст их, то он не подлежит наказанию; если же даст, то в течение всей своей жизни должен каждому из членов трибы по 3 000 сестерциев. Я сказал, что Клодий уже и ранее соблюдал этот закон: его обыкновением было обещать и не дать. Но послушай: ты понимаешь, что если тот будет избран, то мое славное консульство, которое Курион прежде244 называл апофеозом, превратится в детскую игру245. Поэтому, мне думается, нужно предаваться философии, как это делаешь ты, и не придавать никакой цены этим консульствам.