Миленький ты мой... - Надин Арсени

Едва тяжелая парадная дверь захлопнулась за гостями, обессилевшая Таня поднялась к себе и рухнула в постель.

Вошедший следом за нею Марсель нашел ее в слезах.

— Они смеялись надо Мной? — едва разобрал он сквозь прерывистые всхлипывания.

— Господи, ну какая же ты у меня дурочка! — Марсель гладил ее по голове, другой рукой пытаясь развернуть ее к себе лицом. — Ну конечно же, нет! Что за чушь лезет тебе в голову?

— В таком случае, они издевались над тобою! Ведь это именно ты связался с неотесанной идиоткой!

Теперь Таня прямо смотрела ему в глаза, пытаясь прочесть в них правду.

Марсель не отводил от нее взгляда, но и не мог найти достаточно убедительных слов, которые вернули бы ей спокойствие и позволили проще смотреть на вещи. Поэтому он просто наклонился к ней и поцеловал, пытаясь таким образом внушить ей сознание того, что все в этой жизни — мелочи, покуда они вместе и любят друг друга.

Он не знал, каким образом объяснить, что на самом деле представляют собой эти одновременно развязные и неприступные мужчины и женщины, составлявшие высшее общество французской столицы. Для этого ему пришлось бы очень подробно рассказывать о каждом из них, — а это слишком сильно отдавало бы злословием. Марсель просто не представлял себя в роли сплетника, равно как и Таню в качестве благодарной слушательницы подобных россказней. Он решил, что со временем она все поймет сама, и предоставил все свободному течению времени.

По проторенной дорожке в замок Бовилей потянулись бесчисленные посетители. Возвращение Марселя стало настоящим гвоздем весеннего сезона. Всем было безумно любопытно собственными глазами увидеть русское диво, о котором по Парижу гуляли самые противоречивые, иногда взаимоисключающие, слухи. Всеобщий энтузиазм подогревали и обстоятельства совместной жизни этой четы. Если бы Марсель позволил себе содержать хоть пять любовниц, снимая для них квартиры в разных концах Парижа, это нисколько не удивило бы людей из общества, однако то, что Таня жила в его родовом доме, вместе с его отцом, при полном отсутствии официального статуса их отношений, казалось до такой степени экстравагантным, что даже не воспринималось в качестве чего-то неприличного.

Старый барон молча наблюдал за развитием событий. Он никогда не вмешивался в личные дела своего, давно выросшего, сына, но сейчас, анализируя сложившуюся ситуацию и прекрасно зная повадки светского общества, он задумался вовсе не о семейном достоинстве, а о репутации Тани, за которую они оба — и он, и его сын — несли полную и безусловную ответственность.

Если раньше, когда они вели уединенный образ жизни, мысль о формальностях просто никому не приходила в голову, то теперь положение стало совершенно иным. И в один прекрасный день старый барон пригласил Марселя к себе в кабинет, как это бывало в детстве, когда им было о чем поговорить. Вся разница состояла только в том, что вместо чашки горячего шоколада Марселю была предложена рюмка коньяка, чему он невольно улыбнулся.

Через пятнадцать минут Марсель нажал на кнопку звонка и попросил явившуюся горничную срочно пригласить в кабинет старого барона Таню, уже который час подряд читавшую у себя наверху. Как только несколько удивленная девушка появилась на пороге, Марсель театрально опустился на одно колено и галантно поклонился ей, подобно средневековому шевалье.

— Многоуважаемая сударыня, позвольте предложить вам руку и сердце бедного рыцаря! Надеюсь, природное жестокосердие не помешает вам принять столь заманчивое предложение?

В глазах Марселя плясали золотые искорки. Оторопевшая Таня молчала, и Марсель вдруг сделался серьезным и растерянно-испуганным. Таня обернулась и встретилась взглядом со старым бароном, смотревшим на нее с отеческой лаской. Она вдруг все поняла; ее захлестнула теплая и мощная волна счастья, бросившая ее на колени рядом с Марселем. Они сидели на полу, тесно прижавшись друг к другу. Старый барон отвернулся, скрывая выступившие на глазах слезы; горничная всплеснула руками и выскочила из комнаты, чтобы через минуту вернуться с подносом, на котором возвышалась бутылка шампанского и три хрустальных бокала.

Визиты друзей и знакомых продолжались по нарастающей.

Как Таня ни старалась, она никак не могла к ним привыкнуть, смущалась до слез, пыталась сделаться незаметной, молчала, выбирала самый укромный уголок. Пришла пора делать ответные визиты. Таня наотрез отказалась сопровождать Марселя на почти ежедневные коктейли, обеды, вернисажи, приемы и ужины. Ей казалось, что дома и стены помогают, и если ей было так скверно, когда им приходилось принимать у себя, то как же она смогла бы перенести все эти торжественные мероприятия, о которых она с замиранием сердца и восхищением читала в романах Бальзака?

Теперь, когда Марселю приходилось выполнять за двоих светские обязанности, Таня частенько оставалась одна, особенно в тех случаях, когда старый барон тоже бывал чем-нибудь занят.

В самые первые дни ее пребывания в доме Бовилей, Марсель как-то привел ее в бывшую детскую, где еще хранились его мальчишеские сокровища. Самым главным из них был фотоаппарат. Марсель с таким увлечением рассказывал ей о своей юношеской страсти к фотографированию, что невольно заразил своей любовью к этой сложной игрушке и Таню, тут же попросившую его научить ею пользоваться. На следующий день из Парижа были доставлены многочисленные принадлежности, необходимые для проявки снимков и их печатания. Таня без труда разобралась в довольно сложной конструкции и принялась изводить десятки метров пленки, сначала хаотично, потом, особенно после нескольких дней, проведенных вместе с Марселем в Лувре, более осмысленно, пытаясь найти интересный сюжет, ракурс, удачно и неожиданно закомпоновать кадр. Бродя по залам музея, она была очарована разнообразием и неповторимостью великих полотен, гармония которых создавала иллюзию легкости их создания. Таня начала иначе зрительно воспринимать мир и, бесконечно сожалея о собственном бессилии запечатлеть в цвете свои ощущения, пыталась компенсировать эту неспособность при помощи фотоаппарата. Вечерами Марсель с интересом рассматривал отпечатанные снимки, поражаясь тому, что Таня явно видела мир не так, как он сам. Она заново открывала ему красоту привычных мест, которую он давно перестал замечать.

Если раньше, когда положение Тани в доме Бовилей было неопределенным и даже двусмысленным, ее отказ сопровождать Марселя при выездах в свет был вполне объясним и в какой-то мере даже естественен, теперь, после того, как Марсель попросил ее стать его женой, им пора было объявить о своей помолвке, тем более, что молодой человек собирался в ближайшем времени приступить к службе в Министерстве Иностранных дел, по настоятельному совету своего отца и его влиятельных друзей.