Миленький ты мой... - Надин Арсени

В дверь тихонько постучали, Таня кинулась на постель, точно пытаясь спрятаться от вторжения неведомых враждебных сил. Страх ее оказался напрасным — на пороге стоял Марсель, внимательно и обеспокоенно глядевший на сжавшуюся в комок Таню.

— Что с тобою, дружок? — спросил он, присев на краешек кровати и положив ладонь на нежный Танин затылок. — Эти ребята — мои друзья, самый шустрый из них — Роже, мы вместе учились в колледже. Его чувству коллективизма мог бы позавидовать любой советский человек, как видишь, даже сегодня, после стольких лет разлуки, он не приехал ко мне один, а приволок сюда целую компанию!

Глаза Марселя смеялись, он наклонился к Тане и нежно потерся щекой о ее шею.

— Вставай, лежебока, быстренько переодевайся и спускайся вниз, — эти захватчики чужих территорий просто помирают от голода и любопытства, — они откуда-то прознали о твоем существовании и будут держать замок в осаде, покуда ты им не покажешься.

Таня прижалась к нему и облегченно вздохнула, хотя ей по-прежнему было очень неловко за свое поведение, которое должно было укрепить окружающих в мысли о том, что она — самая настоящая дикарка, в чем они наверняка и так были уверены, воспринимая в этом качестве всех жителей оставшейся за пределами цивилизации новой России.

Наедине с Марселем она чувствовала себя в полной безопасности, но чем ближе они подходили к дверям гостиной, откуда доносились оживленные голоса и звон хрустальных бокалов, тем неотвратимей сковывал ее страх, движения становились все более неуверенными. Переступая порог, она уже не чувствовала под собой подгибавшихся ватных ног, чувство неловкости сделало из нее подобие ватной куклы; вся жизнь Тани сосредоточилась в судорожно сжатой руке, вцепившейся в ладонь Марселя мертвой хваткой утопающего, схватившегося за спасительную соломинку. Покровительственно положив руку ей на плечо, Марсель ввел ее в гостиную, где при их появлении разом установилась тишина. Механически пожимая протянутые ей руки, Таня бормотала что-то бессвязное, даже не пытаясь уловить смысл высказываемых ей любезностей, переводимых Марселем. По окончании церемонии представления она тут же забилась в уголок и, пытаясь взять себя в руки, затравленно наблюдала оттуда за мелькавшими у нее перед глазами картинками, являвшими собою чуть напускное веселье людей, пытавшихся скрыть небольшую неловкость, вызванную слишком долгой разлукой.

Всеобщее возбуждение начинало уже иссякать, когда в комнату вошел дворецкий и пригласил всех к столу, что явилось весьма кстати. Марсель подошел к Тане и предложил ей руку.

Пересекая комнату, она спиной чувствовала прикованные к ней взгляды; ей чудились еле слышные перешептывания и приглушенные смешки.

За столом разговор стал более общим, все говорили одновременно; выпитое вино быстро вернуло гостям привычную естественность поведения, сделало более непринужденными жесты, развязало прекрасно подвешенные языки. То и дело раздавались взрывы смеха; соседи по столу коротко взглядывали на Таню, как бы приглашая ее разделить всеобщее веселье. Все говорили быстро, перебивая друг друга, и Марсель давно не успевал переводить. Стараясь избежать обращенных к ней взглядов, Таня бессмысленно улыбалась, опустив глаза. Она ненавидела себя за эту приклеившуюся к ее губам улыбку, и тщетно боролась с омерзительным ощущением, что смеются над нею. Больше всего тяготило то, что она превращала в посмешище заодно, а возможно, и прежде всего, — Марселя.

Она ничего не ела, боясь неловким обращением со столовыми приборами поставить себя в еще худшее положение.

Ни одна, даже самая жестокая пытка, не может длиться вечно, — только эта спасительная мысль помогла Тане выдержать эту экзекуцию, до конца. У нее даже хватило сил вместе с Марселем и старым бароном спуститься с крыльца, попрощаться со своими мучителями и выслушать, кивая головой и вымученно улыбаясь, совершенно непонятные ей любезности, явившиеся прощальными аккордами камерной музыкальной пьесы под названием «визит друзей после долгой разлуки».

Едва черный роллс-ройс успел выехать за ворота частного владения баронов де Бовиль, его пассажиры дали волю давно сдерживаемому гомерическому хохоту. Постепенно он достиг слишком высоких нот, в нем появилось что-то истерическое; молча переглянувшись, они постепенно приумолкли. Легкое чувство неловкости помешало им перейти к обсуждению деталей только что сделанного визита, казалось, они осознали себя по-настоящему непрошеными гостями-разрушителями.

Роже и его спутники в глубине души завидовали Марселю, несмотря на то, что ему пришлось пережить. Они сами мало изменились, хотя прошедшая война и оккупация коснулась и их; Марсель же казался им гораздо старше, чем они сами, опытнее и решительнее их. Они понимали, что именно это позволило ему взять на себя ответственность за то необычное беспомощное существо, которое находилось теперь рядом с ним.

Отсмеявшись, две тридцатилетние дамы — приятельницы сидевших рядом с ними мужчин, начинали отдавать себе отчет в том, что не прочь были бы оказаться на месте неуклюжей русской девчонки, — Марсель был очень притягателен своей мужественной зрелой красотой. В то же время обе прекрасно понимали, что умение правильно пользоваться ножом и вилкой и вставлять приличествующие случаю реплики в легкий светский треп — дело наживное, чего никак не скажешь о молодости, естественности и ярком своеобразии, в которых никак нельзя было отказать дикарке.

Едва тяжелая парадная дверь захлопнулась за гостями, обессилевшая Таня поднялась к себе и рухнула в постель.

Вошедший следом за нею Марсель нашел ее в слезах.

— Они смеялись надо Мной? — едва разобрал он сквозь прерывистые всхлипывания.

— Господи, ну какая же ты у меня дурочка! — Марсель гладил ее по голове, другой рукой пытаясь развернуть ее к себе лицом. — Ну конечно же, нет! Что за чушь лезет тебе в голову?

— В таком случае, они издевались над тобою! Ведь это именно ты связался с неотесанной идиоткой!

Теперь Таня прямо смотрела ему в глаза, пытаясь прочесть в них правду.

Марсель не отводил от нее взгляда, но и не мог найти достаточно убедительных слов, которые вернули бы ей спокойствие и позволили проще смотреть на вещи. Поэтому он просто наклонился к ней и поцеловал, пытаясь таким образом внушить ей сознание того, что все в этой жизни — мелочи, покуда они вместе и любят друг друга.

Он не знал, каким образом объяснить, что на самом деле представляют собой эти одновременно развязные и неприступные мужчины и женщины, составлявшие высшее общество французской столицы. Для этого ему пришлось бы очень подробно рассказывать о каждом из них, — а это слишком сильно отдавало бы злословием. Марсель просто не представлял себя в роли сплетника, равно как и Таню в качестве благодарной слушательницы подобных россказней. Он решил, что со временем она все поймет сама, и предоставил все свободному течению времени.