Хищная книга - Мариус Брилл

Будто почувствовав жар ее взгляда, он вдруг поднял глаза, и Миранда сразу перевела взор обратно на меня. И в тот же миг поняла, что держит меня вверх ногами. Быстро меня перевернув, Миранда снова украдкой посмотрела на молодого человека, но он продолжал беззастенчиво на нее пялиться и улыбался приятной открытой улыбкой. Черт возьми, он действительно со мной флиртует, подумала Миранда, снова уткнувшись в мои страницы. Она была немного ошарашена. Ведь он играл нечестно. Он не соблюдал третье правило Гляделок в метро, сексуально безвредной игры, в которую играют в любом метро мира. Миранда мысленно повторила ее правила, все время ощущая на себе его взгляд.

1) Начинает Первый игрок, изредка обводя небрежным взглядом вагон, пока, якобы случайно, не обнаружит Второго игрока, и тогда смотрит прямо на него.

2) Второй игрок должен немного помедлить, чтобы набить себе цену, а затем смотрит в глаза Первому игроку.

3) После осознания, что влечение обоюдно и взаимные комплименты безмолвно высказаны, оба игрока обязаны быстро отвести глаза.

4) Процесс повторяется, но первым ход делает теперь Второй игрок, и так до тех пор, пока кто-то из играющих не выйдет либо в вагон не войдет кто-то более привлекательный.

Дальше этих пределов подобный флирт обычно не заходит. Потом оба игрока пойдут своей дорогой, с новым зарядом оптимизма, с повысившейся самооценкой и просто с ощущением того, что сегодня выдался чертовски замечательный день.

Миранда снова бросила взгляд и облегченно вздохнула, когда этот мистер Флирт, как и положено, поспешно опустил глаза в свою книгу. Ей нравилось, что ею кто-то любуется, но когда он доедет до своей остановки, на этом все кончится. И все бы на этом и кончилось, если бы не человек, вошедший на станции «Лагимер-роуд».

Хотя вокруг станции «Латимер-роуд» и располагаются три муниципальных жилых микрорайона, неподалеку есть также вполне симпатичные «коттеджи» Ноттингдейла, или Северного голландского парка, как называют его самые амбициозные из обитателей; а настоящий Голландский парк — это район чуть южнее, где слишком богатые люди живут в не слишком больших для них домах.

Когда человечек вошел в вагон, Миранда его и не заметила. Самой примечательной его чертой можно было назвать именно его непримечательность. Худой, ростом чуть ниже среднего, средних же лет, с лысиной на макушке, но едва заметной, такой маленькой, словно это голуби соревновались на меткость. На нем была зеленая куртка с отливом и простой полотняный костюм. Нос его украшали маленькие круглые очки, а подбородок — аккуратная борода-эспаньолка. Если бы Троцкий принял ценности капитализма и идеалы яппи, предпочел бы мерзость английской буржуазной жизни, а не быстрый и более милосердный удар ледорубом, то это был бы вылитый Лев Давидович.

Сверкающие в лучах солнца очки скрывали глаза. Миранда заметила его только потому, что он сел рядом с Флиртом. Вскользь осмотрела, убедилась в его заурядности и в который раз уткнулась в меня, перелистнув страницу, будто и впрямь читала.

Она не заметила, что через две остановки Троцкий повел себя несколько странно. Он по-прежнему сидел в той же характерной для метро позе «не лезь ко мне», с напряженной, в струнку, спиной и оловянным застывшим взглядом, но начал как-то странно подрагивать. Причем его дрожь никак не синхронизировалась с тряской вагона. Хотя голова Троцкого вроде бы оставалась неподвижной, она почему-то уже развернулась в мою сторону, и он наискось смотрел на меня или на то, что виднелось из-под моей рваной суперобложки. Лицо его покраснело, а ноздри раздувались. Миранда ничего этого не замечала, отчасти из-за его очков, отчасти из-за того, что была слишком увлечена флиртом. Но Троцкий все смотрел, смотрел и трясся, будто узнал меня по обложке и был крайне зол или напутан, или что-то в этом роде.

Мы подъехали к «Монаршему дубу»; никакого дуба здесь, кстати, нет, а царящая тут мрачность любого монархиста довела бы до цареубийства. Большую часть района занимает таксопарк, где бесконечными стройными рядами спят черные машины. Троцкий нервно поглядывал на открытые двери и снова на меня. Внезапно подался вперед, протягивая ко мне руку, но тут же, словно передумав, вернулся на место. Миранда и Флирт только мельком глянули на него, улыбнулись друг другу и вернулись к чтению. Им было приятно, что они оба нормальные, тогда как Троцкий — явный псих.

С тех пор как для сокращения расходов на психиатрические лечебницы в практику ввели «общественное попечение», метро стало излюбленным местом для разнообразных сумасшедших, безумцев, душевнобольных и просто психов. Встреча с психом — один из классических аттракционов нашего подземного луна-парка; по большей части они совершенно безобидны, а потому, сдержав смешок, Миранда больше не обращала внимания на Троцкого.

Следующая остановка — «Паддингтон». Поезд подъехал к своей платформе на железнодорожном вокзале, который накрыт огромным стеклянным сводом. Двери с шипением открылись. Миранда перевернула страницу. Вошли несколько бородатых туристов с рюкзаками и начали озираться по сторонам. Волнующий момент — их первая поездка в метрополитене метрополии!

Едва двери зашипели, Троцкий вскочил. Он вырвал меня из нежных рук Миранды и метнулся к выходу, продираясь через туристов. Он уже огибал закрывающуюся дверь, когда она его все-таки прищемила. Но, извиваясь в черных резиновых тисках, он продолжал крепко сжимать меня своей костлявой рукой.

Миранда сидела, судорожно открывая рот, но сказать ничего не могла. Потрясение — а помимо всего прочего, содержимое ее сумочки разом высыпалось на пол — лишило Миранду дара речи. Машинист приоткрыл двери, выпустив Троцкого. И только тогда Миранда, набрав в грудь воздуха, закричала:

— Стой!!!

«Стой, стой, стой…» — разнеслось эхо под сводами, перекрывая гул поездов. Затем, не найдя, видимо, более веской причины, чего ради ему останавливаться, Миранда выдохнула:

— Это же библиотечная книга…

Вертикаль страсти

Теория заговора

Но коль скоро роман — это такой дикий, иррациональный хаос, сумятица чувств, когда нет правил и ограничений, а есть лишь поджидающая нас бездна отчаяния, кажется немыслимым, что мы все равно так жаждем «пережить роман».

Мы влюбляемся, мы хотим влюбляться, думаю, потому, что отчаянно жаждем любви-заботы, суррогатом, эрзацем, неполноценным заменителем которой становится роман. Мы стремимся к любви-заботе, единственно настоящему чувству, к заветной цели, которая есть для нас все и венец всего, стремимся к этой «любовной награде», поскольку убеждены, что она избавит нас от самого ужасного из наших страхов — от страха одиночества.