Огнедева. Аскольдова невеста - Елизавета Дворецкая

Растопырив руки, будто собиралась пугать кур, Дивляна кинулась наперерез ближайшим. Она хватала детей за плечи, тормошила, звала. И те просыпались — открывали глаза, смотрели на нее сперва в бессмысленном испуге, а потом уже разумно; оглядывались, обнимали себя за плечи, ежились, не понимая, как сюда попали.

Но будить детей получалось только у Дивляны. Милоумиха, поймав в объятия Гражулю, трясла ее и звала, но девочка не просыпалась и даже продолжала шевелить ногами в воздухе, будто шла, не замечая, что ноги ее не касаются земли. Только когда Дивляна тронула ее за лоб и назвала по имени, девочка очнулась, взглянула на мать и, обхватив ее за шею в поисках защиты, заплакала навзрыд.

Велем и Селяня успели как-то разбудить еще нескольких человек, те будили товарищей и хозяев, и взрослых перед избами становилось все больше. Колога держал двух девочек за руки и тряс их, но не мог заставить очнуться; мимо него прошел спящий мальчик, и Колога выругался, не зная, как быть — этих отпустить, уйдут, хоть зубами хватай! Кто-то уже скрылся в ночи, и взрослые, недосчитавшись своих отпрысков, запасались факелами и бежали в сторону жальника — теперь не сомневаясь, куда уходят их зачарованные дети.

Но не только с детьми было неладно. Из выморочной избы, где лежал Ольгимонт, доносились крики. Двоих смолян, сидевших с ним ночью, тоже одолел сон. Зато сам молодой князь ужом вывернулся из веревок, которыми его прикрутили к лежанке, и пытался уйти. Проснувшийся Сушина хотел его остановить, но Ольгимонт, подхватив неотвязную бабкину клюку, тяжелым навершием разбил головы Сушине и Званцу и вырвался из избы наружу.

Там на него и наскочила Дивляна. Ольгимонт был страшен: растрепанный, с закрытыми глазами и клюкой в руках, которую он держал за тонкий нижний конец, размахивая навершием, будто дубиной, он прорывался туда же — к жальнику. Даже те из обитателей Межи, кто не ловил своих детей, не решались к нему подступиться — напротив, увидев порченного, вновь впавшего в буйство, люди разбегались.

К счастью, обе дружины ночевали не в самом селе, а поодаль и не попали под действие сонных чар. Обе также выставляли дозорных на ночь, и те сразу заметили, когда перед избами поднялся переполох — замелькали огни и зазвучали крики. Поднявшись и расхватав оружие, ладожане, поляне и смоляне с разных сторон кинулись к селу.

Увидев совсем близко от себя Ольгимонта, Дивляна растерялась и на миг застыла. По его закрытым глазам и размашистым, неверным, но мощным движениям она понимала, что им вновь владеют духи. Но что она могла сделать прямо сейчас? Она еще не подготовилась к этой борьбе и даже не успела осмыслить те советы, которые получила от приснившейся бабки Радогневы. А что-то делать надо, не откладывая!

— А ну стой! — Перед ней вдруг выросла спина Велема. Держа длинное копье, он загородил сестру, нацелив острие прямо на Ольгимонта.

Велема догоняли братья и прочие гриди, тоже с копьями, выстраивались в ряд, закрывая собой Дивляну. Ольгимонт не мог видеть их, но духи в нем почуяли рядом острое железо и остановили свою жертву. Молодой князь будто споткнулся, потом подался назад и стал яростно кричать на разные голоса — сзади тоже были копья. Началась настоящая свалка: поляне и ладожане окружили Ольгимонта, выставив копья и не давая буйному приблизиться, его собственная смолянская дружина, вдруг увидев своего князя на ногах и не поняв, что происходит, посчитала его в опасности и бросилась на выручку. Орал что-то Белотур, орал и Сушина, весь залитый кровью из разбитого лба и сам страшный, как мертвец. И кричал, вопил, выл, стонал на десятки разных голосов сам Ольгимонт — тонких и густых, высоких и низких, мужских и женских, ревущих, скрипучих, визгливых… Он вертелся, будто медведь, выгнанный из берлоги и окруженный ловцами, — куда ни глянь, везде оскаленные морды собак и жала рогатин. Мечась в поисках выхода из круга, он натыкался на острия, и вся белая рубаха уже была покрыта пятнами от его собственной крови. И каждый раз, когда он касался острия, из него рвались новые вопли — такие дикие и пронзительные, какие никак не может издавать человек, пусть даже раненный железом.

Дивляна невольно зажала уши, дрожа крупной дрожью и стуча зубами от ужаса. Нужно было это остановить, но как? Ольгимонт или наткнется на копье и погибнет, или его люди вот-вот бросятся с оружием на кметей Белотура, и тогда здесь произойдет побоище, бессмысленное и кровавое, и злобные духи получат обильную пищу…

— Стойте! — закричала она изо всех сил, больше не способная это выносить. — Приказываю вам, остановитесь!

Она сама не могла бы сказать, к людям обращается или к духам. Но ответили ей духи.

— Кто? — взвизгнул Ольгимонт высоким пронзительным голосом.

— Говорит? — продолжал он уже другим, похожим на медвежий рев.

— С нами? — скрипнул третий голос, будто рассохшаяся дверь.

— Кто?

— Приказывает?

— Нам?

— Я — Огнедева! — крикнула Дивляна. — Именем Матери Сырой Земли, именем Макоши, Лады и Лели, силой девяти сильных трав и десятой — княж-травы солонокрес, я приказываю вам — убирайтесь прочь!

На миг все затихло, будто враз заложило уши. А Дивляне этот миг показался долгим, как целая ночь. Что-то огромное и темное навалилось на нее, придвинулось вплотную… Она со всей ясностью ощутила, как десяток или больше ужасающе чуждых, враждебных существ прижались к ее душе и пытаются просочиться внутрь. Было, похоже, что жадная черная бездна распахнула пасть, готовясь проглотить… Кровь застыла в жилах, сама себе Дивляна вдруг показалось хрупкой, как словно была сделана из тонкого льда — и вот-вот лед лопнет, она рассыплется на сотни мелких осколков и исчезнет…

А потом все стало, как прежде. Духи не прорвались, не одолели преграды княж-травы солонокрес. Раздалась целая буря воплей — словно взмыло невидимое облако, вопли сыпались дождем откуда-то сверху, заставляя всех невольно задирать головы и даже прикрываться руками, как от дождя или града. А внизу настала тишина. И когда вопли умчались куда-то вверх и затихли в темном небе, показалось, что вместе с ними исчез и Ольгимонт. И только когда принесли факелы, обнаружилось, что он никуда не делся и лежит на земле: истекающий кровью, по-прежнему бесчувственный, но уже совершенно обессиленный и неподвижный.

Постепенно переполох унялся. Дружины разобрались в происходящем и спрятали оружие, дети, которых еще не успели поймать и разбудить, легли на землю там, где в этот миг находились, — неслышный зов затих. Их подняли и унесли, разбуженных увели по домам и уложили, родители остались сторожить. Ольгимонта тоже подняли и перенесли на прежнее место, сняли рубаху, обмыли, перевязали раны — это сделал Сушина, после того как Дивляна наскоро перевязала голову ему самому. Хотели было снова прикрутить веревками к лежанке, но Дивляна решила, что не надо. Ночь близилась к концу, она не верила, что сегодня духи вернутся. Суета стихла, все разошлись, кое-кто даже ухитрился снова заснуть и проспать спокойно до самого утра.