Реминисценции о Павке Корчагине - Андрей Доброходов

кто из них самый упорный и живучий, прожорливый и беспринципный. Вообще это было неплохой идеей – собрать всех богачей, живоглотов, казнокрадов на бигбизе в космосе, отделить их от остальных, а потом запулить в этот самый мирок бигбиза большой ядерной ракетой, или просто перестать подвозить им устриц. Вот, наверно, можно бы было устранить неравенство на земле и на время прекратить паразитирование одних за счет других. Потом, процесс создания паразитов запустился бы, конечно вновь. Но им можно было бы управлять. Правильная общественная мораль помогла бы в этом

Ничего, конечно, у всех этих паразитов с их планами по уничтожению русских не получится, ибо русским, как отметил Розанов в своем «Мимолётном», присуща живучесть дождевого червя – смертельно чертовская живучесть, похожая, однако, на смерть.

Этап 6. « Вытирает лицо»

Основная экзистенциальная дихотомия современности заключалась для Владимира, начиная с детства и с Маяковского, в вопросе « Кем быть».

Быть ли по Конфуцию цзянцзюном – то есть порядочным, хорошим, добрым, просто добротно сработанным Человеком (а что далеко ходить, к примеру, Цзинпинь – абсолютно созвучно цзянцзюну) либо сяоженем – то есть человеческим, да к тому же злым, дерьмом – то есть по-русски – говнюком. Здесь надо было учитывать категорический императив Канта – врождённую наклонность человека к злу.

Как сбалансировать на этом лезвии жизненной бритвы, сохранив три святые добродетели: веру; надежду; любовь и четыре основные древние добродетели: мудрость; справедливость; мужество; умеренность и остаться цзянцзюном, не прослыв при этом дураком и не скатиться в зловонную плоскость сяоженства.

Хотя, по опыту Ильича, быть добродетельным в современных условиях в этой современной людской, не всегда хорошо пахнущей куче – это значило быть не от мира сего- то есть святым дураком, глупым, имбецилом.

С возрастом Опаськин начал замечать, что количество говнюков среди окружающих почему – то с каждым годом растёт. Видимо, смена общественных ориентиров повлияла и сдвинуло общественный показатель РН – кислотности общества в сторону говнюков. Дышать становилось всё труднее. Основное соотношение цзянов и говнюков стремительно приближалось к нулю, что как – то корректировало с соотношением богатых и бедных, концентрации богатства в руках горстки нуворишей.

Причем почти все в этой горстке богатеев были сяожени, почти всем пришлось пройти своей дорогой по трупам и сушить в шкафах скелеты своих жертв. Трупы для кого- то из них были натуральными- в этом случае некоторых начали в последние пару лет все же привлекать к уголовной ответственности, а для кого- жертвы были виртуальными, но совмещенными с совершенными грехами – предательствами и разнообразными подлостями. Зловонное Стигийское болото грехов отделяло эту горстку новых говнюков от остального пипла. Владимир лично выкопал бы для всех них Дантовскую воронку ада и расселил бы их по девяти адовским кругам. Тем более у Данте была предусмотрена прекрасная процедура многовекового замачивания говнюков в дерьме. Подобное с подобным – закон универсуса.

Задумавшись о Данте, Ильич перешел в своих думах к Бетховену. В этом году отмечалось его 250-летие. И Девятая, заключительная симфония гениального Бетховена как то коррелировала с Данте, с его девятью уровнями рая. Несбыточно звучала, трогавшая до слез «Ода к радости» Бетховена «Алле меншен верден брюдер» – все люди станут братьями. Воспарить к эмпирею было безнадёжно. Люди стали братками – это да, но не братьями. Пропасть между нищими братьями и богатыми углублялась. основным противоречием современной эпохи было противоречие между богатством и нищетой.

Низшие братья перешли в категорию пипла.

Категория пипла хорошо сочеталась со словом и категорией пепла. Пипл в итоге превращается в пепел. И хорошо, когда остается кто – то, который может сказать, что пепел данного Клааса (или класса) стучит в его сердце. Владимир теперь понимал, что в легенде о Тиле Уленшпигеле и его друге Ламме Гудзаке на самом деле были зарыты рассуждения Шарля де Костера (или просто Костра) о классах, костре (костре мировых революций) и, остающемся после этих революционных костров, человеческом пепле. Великая Французская революция унесла 6 миллионов жизней, наша еще более Великая Октябрьская с последующим периодом строительства нового светлого общества – в разы больше. В развернувшейся новой перестроечной революции с её перекроечными последствиями счёт жерт тоже шёл на миллионы. Чтобы подсвечивать светлое и новое требуются, очевидно, костры. Остаётся пепел, а сколько остаётся потом полуобгоревших стволов, веток и просто потухших угольков человеческих судеб!

«Листьям подобен человеческий род» – вспомнилось Опаськину из прочитанного у Гомера. – Да, все мы листья на дереве (а вот жизни или смерти – вопрос), наши семьи- веточки, наши роды- ветки, народы- стволы, человечество- лес. А в лесу человечества бегают злые волки (демоны – строят свою демонократию).

Опавшие человеческие листья. Хранилища для них – кладбища. Или пепел в урнах крематория.

Кстати крематорий в НН-ске наконец – то построили. Телефон работает круглосуточно.

В Москве начался передел рынка ритуальных услуг. Коронавирус обещал резкое увеличение ритуальных прибылей.

А вот по любимому Опаськиным Василию Васильевичу Розанову – опавшие листья – это мысли. Хранилища мыслей – книги. Это направление раздумий больше нравилось Опаськину.

Читать Владимир любил, кстати он был одним из немногих, если судить по Бегбедеру, людей, который совершил 12 подвигов Геракла и дочитал до конца того же «Улисса» Джойса». Книги он любил с детства, и не случайно в шестом классе был старостой кружка книголюбов в городском дворце пионеров. Как староста он имел доступ в святые – святых – книгохранилище. Почти по Умберто Эко Владимир имел право под своим собственным, а не именем Розы, бродить по лабиринту священного книгохранилища. Ему нравился запах книг и простое рассматривание их корешков, он чувствовал – сколько мудрости заключено в этих книгах, тесно стоящих на книжных полках. Ему нравилось лечить, под руководством библиотекаря старые книги или разбирать вновь пришедшие, подклеивать формуляры, ставить на семнадцатой странице штамп библиотеки.

В конце – концов, именно библиотека привела его к выбору профессии. В книге про беднягу Лавуазье, потерявшего голову во Французской революции, и его теорию флогистона Владимира очаровал мир незнакомой ему еще химии. Владимир очарованно повторял про себя новое слово – мо – ле – ку – ла! Как завлекательно и мелодично звучало оно! Какую радость познания нового оно сулило! Поэтому, еще в шестом классе Владимир решил стать химиком и немедленно принялся за самостоятельное изучение и накопление научных знаний, так как в любимейшей с детства и сто раз перечитанной книге про Незнайку, несмотря на всё обаяние разгильдяйства Незнайки, косящего под Иванушку – дурачка, самым уважаемым героем и примером