Похождения рофессора Эпикура - Александр Бородыня

"Хотел, но не успел… — с грустью отметил Эпикур. — Хотел и не успел… Бывает!.."

Он вынул из мертвой руки платочек и очистил от жирного пота собственный пылающий лоб. На уголке платочка было алой ниткой изящно вышито маленькое сердце и проставлены инициалы.

— Ребята, давайте-ка, снесем всех в штабель! — скомандовал он. — Нет, пряных не трогать, пусть валяются!

— А "дугласов"? — спросил кто-то из гливеров, брезгливо затыкая ноздри.

— А "дугласов" вместе с нашими! Как ты себе думаешь? В одном строю несем боевую вахту! Стой, а где этот, художник!? Художник, как стоял перед своим мольбертом, так и теперь оставался там. Работа его — батальное полотно — быстро продвигалась вперед.

С железной ноги мольберта на ниточке свешивался небольшой пластиковый пакет. В пакете находилось удостоверение. Легко прочитывались буквы, выдавленные по белому ледерину: "Художник-баталист, вторая категория."

— Ну, слава Богу, с мандатом! — вздохнул Эпикур. Он подошел к художнику и спросил: — Не мешают мои ребята? А то мы можем убраться!

— Нет, ни в коем случае! Вы все уместились! — задумчиво художник смотрел куда-то в небо. — Знаете, чего мне не хватает? — взгляд его медленно двигался по полю сражения. — Я немного не успел, нельзя ли повторить бой?!

— Сложновато! — Эпикур поскреб затылок. — Но попробуем! Вы подождите немного, а я пока парламентера за противником пошлю!

— Конечно-конечно! — закивал довольно художник. — Я вполне могу подождать.

Вручая Нарциссу белый шелковый платок с алым сердцем и инициалами далекой подруги полковника Кентурио, Эпикур сказал:

— Придется тебе идти! Расскажи, что художник работает, монументальная живопись, мол, не в службу, а в дружбу! Пусть пришлют человек десять-пятнадцать похилее! А то он работу закончить не может!..

Удобно устроившись в неглубокой каменной выемке, Эпикур наблюдал в бинокль, как Нарцисс в наглухо застегнутом комбинезоне и фуражке идет по открытому пространству маленького каменного плато. Как ветерок полощет белый шелковый платочек в его высоко поднятой руке. Секретчик упал на спину и выронил платок. Фуражка полетела с головы и колесом покатилась по камню. Нарцисс был убит почти в упор из крупнокалиберного пулемета. Из выдолбленного в скале окопа на четвереньках выполз солдат в облегченном бронежилете. С большим трудом он подобрался к телу убитого офицера, поднял платок, вынул из кармана парламентера удостоверение.

В мощный бинокль было видно, что губы Нарцисса шевельнулись, он что-то сказал, и из горла хлынула кровь.

"Неужели, не пришлют?! — удивился про себя Эпикур. — Неужели, им на искусство наплевать?! Всего-то человек десять надо! Мы бы их зарезали тихо, а парень бы холст свой закончил. Неужели, все-таки наплевать?!"

Он видел в бинокль, как пряный железным жуком медленно вползает обратно в окоп. Прошло минут пятнадцать.

— Идут! — констатировал Вакси, зачехляя свою рацию. — Ты сколько их просил прислать?

— Десяток! Раз, два, три… — шептал Эпикур. — Двадцать восемь, двадцать девять… Они что, с ума сошли?

— Неприятно, конечно, — вздохнул Вакси. — Может, отступим?

— Не было приказа! Противоречит разработке.

Блестели под солнцем и надвигались округлые белые бронежилеты.

Глава 10. СЕНЕКА

Опытный стоик со здоровым сердцем, железной логикой и белыми руками, Сенека ни за что не пошел бы в Институты войны, но тема самоубийства, привлекала его до страсти. Гордое самоубийство и в армиях, и на флоте противопоставленное, так называемому, самоубийству бытовому, вялому вот была тема его первой курсовой работы.

К выпускным экзаменам он перешел к теме: "Самоубийство в воздухе", а уже через сорок минут после вручения диплома первый пилот бронестрекозы перерезал себе в небе вены и с блаженной улыбкой, поливая кровью штурвал, врезал свою груженую ядовитыми бомбами машину в здание горного санатория. Вместе с пилотом-апологетом была вычеркнута из жизни община философов, всего сорок один старец.

Сенека отрекся от своего диплома. Отрекся, но из Института не ушел, а напротив, создал новую кафедру, кафедру военных капелланов. Любая религиозная концессия, несущая в мир элементарный тезис "не убий", теперь могла выйти на поле брани.

Свое профессорское звание Сенека получил на поле сражения. Он стоял с крестом в руке среди дыма и взрывов. (Удивительно, его грозный вопль: "НЕ НАДО СТРЕЛЯТЬ В БРАТА", воспринимался совершенно буквально, и не стреляли только в него самого.)

Умирающий генерал-полковник, почетный академик Иероним шестнадцатый, в этом роковом бою славно завершивший свою карьеру, вступил, не покидая поле битвы, в перекрестную исповедь с Сенекой и перед смертью пожаловал ему медаль Легиона и профессорское звание в комплекте.

Институт капелланства развивался быстро, с той блистательной широтой и охватом, какие вообще были свойственны современной науке, но опять Сенека был глубоко разочарован. Новых духовных пастырей вполне устраивало, что их самих никто не расстреливает, хотя иногда и случались восторженные самосожжения, однако они не могли примириться с тем обстоятельством, что не будут умирать солдаты. Церковь не мыслила себя без ритуала отпеваний и погребений.

Невероятным образом, не выходя за рамки канона, каждый из новых миссионеров умудрялся доказать, что убивать не только можно, а даже и полезно для духовного здоровья. Старинное: "СОЛДАТ УБИТЫЙ…ПРОЖИВАЕТ В РАЮ" повлекло за собою новые страшные жертвы, и профессор Сенека ушел в чистую теорию, в стерильный лабораторный эксперимент.

Несколько лет просидев в архивах Сенека доказал: все мало-мальски ответственные эксперименты сперва проводят на людях, а лишь потом, уже без всякого смысла, повторяют на мышах. Хотя постоянно и утверждается обратное. Сенека поставил перед собою задачу: эксперимент на мышах должен опередить человеческий опыт. Но задача оказалось непосильна. И лишь после многих лет упорной работы ему удалось достичь некоего равновесия, некоторой одновременности происходящего.

Теперь он мог на стенде имитировать бой во время самого боя. Несколько раз ему удавалось на лабораторном столе умертвить грызунов столько же, сколько было убито солдат в настоящем бою. Строгий традиционалист Сенека работал только с мышами. Обезьяны были для него слишком громоздки, а мухи могли дать лишь общую картину войны, причем события многолетней войны протекали у тонизированных и верно сориентированных мух в считанные секунды.

"Война может и должна быть прекращена, — заявлял Сенека с высокой кафедры, взгромождаясь на нее между своими изнурительными опытами. — Я признаю войну, как одно из наиболее ярких, наиболее могучих, скажем так, проявлений человека, но высшей смысл для человека — удержаться от войны, исключить ее из нашей жизни, как можно исключить излишества в пище или сексе, война — это одно из самых больших искушений, война — это глобальное излишество, и с него следует начинать великий путь отказа. Представьте себе: зоны войны отменены… Рвы засеяны цветами… Пусть бродят по ним свободные кони… Пусть девушки вдыхают запах роз без примеси гари…"