Рискуя собственной шкурой. Скрытая асимметрия повседневной жизни - Талеб Нассим Николас

Подобная полная прозрачность не абсурдна, и она нередко встречается в моем прежнем мире трейдерства, который со стороны кажется миром торговцев-головорезов. Сам я, будучи трейдером, сталкивался с такой проблемой часто – и в дискуссии встану на сторону рава Сафры. Применим логику. Вспомните о жадности сбывавших активы агентов по продажам. Иногда я предлагал что-то на продажу за, скажем, пять долларов, но с клиентом общался агент по продажам, и он возвращался с лучшим предложением: $5,10. В этих десяти центах было что-то неправильное. Стабильным такой бизнес не назовешь. А если позднее до покупателя дойдет, что первая цена была пять долларов? Позор не смоет никакое вознаграждение. Завышать цену так же скверно, как «набивать» покупателя плохим товаром. Вернемся к раву Сафре: что, если бы он продал товар одному клиенту по завышенной цене, другому – по начальной, а покупатели оказались бы знакомы? Или были бы агентами одного и того же клиента?

Иногда, пусть этика этого и не требует, наиболее эффективной и не ведущей к позору политикой является максимальная прозрачность – даже прозрачность намерений.

Правда, в этом рассказе не упоминается, был ли покупатель «швейцарцем» из тех чужаков, к которым наши этические правила неприменимы. Подозреваю, что существует вид, в общении с которым наши этические правила должны быть ослаблены или отменены. Вспомним обсуждение Канта: теории для людей слишком уж теоретические. Чем больше наша этика ограничена, чем менее она абстрактна, тем лучше она работает. Иначе, как мы увидим на примере исследования Элинор Остром чуть ниже, система не функционирует как надо. Задолго до Остром самую суть ухватил наш друг Фридрих Ницше:

«Сострадание ко всем» было бы суровостью и тиранией по отношению к тебе, сударь мой, сосед![31]

Ницше, кстати, один из тех, с кем Жирный Тони (услышав цитаты из него) не стал бы спорить.

Члены клуба и другие

Исключение «швейцарцев» из нашего этического царства – не пустяк. Явления не «масштабируются» и не обобщаются, по этой причине мне так сложно говорить об абстрактных понятиях с интеллектуалами. Страна – не большой город, город – не большая семья, а также, простите, мир – не большая деревня[32]. Здесь и в приложении к книге III мы обсудим трансформации масштаба.

Когда афиняне полагают все мнения равными и обсуждают «демократию», они применяют все это только к гражданам, а не к рабам и не к метекам (по-нашему – обладателям грин-карты и визы H-1B). Кодекс Феодосия, по сути, лишал римских граждан, сочетавшихся браком с «варварами», законных прав – отсюда этический паритет с другими. Такие граждане теряют членство в клубе. Иудейская этика различает густую кровь и разбавленную: все мы братья, но некоторые из нас – братья в большей степени.

Свободные граждане в древних и постклассических обществах традиционно входили в клубы с правилами поведения, напоминающими наши загородные клубы для избранных: внутрь пускают не всех. Как знает всякий член клуба, основная цель этого заведения – исключение кого-то и ограничение размера. В Спарте на илотов, неграждан со статусом рабов, охотились, их убивали, чтобы потренироваться, но в остальном они были равны со спартанцами и должны были отправляться на смерть ради Спарты. В крупных городах дохристианского Древнего мира, особенно в Леванте и в Малой Азии, было множество братств и клубов, открытых и (часто) тайных обществ – были даже похоронные клубы, члены которых оплачивали расходы на похороны и участвовали в траурных церемониях.

Сегодня у народа рома (цыгане) есть два свода правил: один – строгие правила поведения с цыганами, другой – с нечистыми нецыганами, которых называют пайос. И, как подметил антрополог Дэвид Гребер, даже инвестиционный банк Goldman Sachs, знаменитый своей агрессивной алчностью, внутри работает как коммунистическое сообщество – благодаря партнерской системе управления.

Мы следуем нашим этическим правилам, но есть предел – вследствие масштабирования, – за которым они перестают применяться. Как ни жаль, общее убивает частное. После более подробного обсуждения теории сложности мы еще вернемся к вопросу, возможно ли быть одновременно этичным и универсалистом. В теории – да, но, увы, не на практике. Как только клуб «мы» становится слишком большим, все деградирует, и каждый начинает биться за свои интересы. Абстракции для нас слишком абстрактны. В основном по этой причине я стою за политические системы, которые начинаются на муниципальном уровне и строятся снизу вверх (как, по иронии судьбы, в Швейцарии, но это другие «швейцарцы»), а не наоборот, как в больших странах, где такие системы работают плохо. Принадлежать к племени – это хорошо, и мы должны фрактально выработать организованные гармоничные отношения между племенами, а не смешивать все племена в один большой винегрет. В этом смысле федерализм по-американски – система идеальная.

Эта трансформация масштаба от частного к общему заставляет меня скептически относиться к ничем не стесненной глобализации и большим централизованным мультиэтническим государствам. Физик и исследователь сложности Янир Бар-Ям вполне убедительно показал, что «чем выше заборы, тем лучше соседи», – истина, которую «разработчики политики» и местные правительства игнорируют, когда речь идет о Ближнем Востоке. Масштаб имеет значение, я буду твердить это, пока не охрипну. Бросать шиитов, христиан и суннитов в один котел, просить их взяться за руки и спеть «Камбайя»[33] у лагерного костра во имя единства и братства всех людей – идея провальная. (Интервенционисты еще не просекли, что слова «вы должны» эмпирически недостаточно значимы, чтобы «создать народ».) Обвинять людей в том, что они-де хотят «обособиться», – вместо того, чтобы использовать эту естественную склонность наилучшим образом, – одна из интервенционистских глупостей. Обособьте племена, чтобы лучше ими управлять (как поступали в Османской империи), просто разметьте территорию – и они внезапно заживут в дружбе и согласии[34]. Левант пострадал (и продолжает страдать) от западных (обычно англосаксонских) арабистов, которые влюблены в предмет изучения, не ставят шкуру на кон и явно задались кошмарной целью уничтожить местные автохтонные культуры и языки – и отрезать Левант от его средиземноморских корней[35].

Впрочем, нам не нужно заходить так далеко, чтобы понять важность масштаба. Все инстинктивно знают, что соседи по дому ладят лучше, чем соседи по комнате.

Значение масштаба – истина очевидная, даже банальная; вспомним о том, как отличается поведение толп в условиях «анонимности» большого города от поведения групп в маленьких деревнях. Я часто бываю в селе, откуда вышел наш род; жители этого села мне как родные. Они ходят на все похороны (похоронные клубы чаще возникали в больших городах), помогают соседям и заботятся о них, даже если ненавидят их собаку. В городе такой сплоченности не добьешься, «другой» там – теоретическое понятие, поведение по отношению к нему определяется общими этическими правилами, а не чем-то в плоти и крови. Все это нам ясно, но мы почему-то не можем обобщить простую мысль: этика – явление по сути своей локальное.

В чем тут причина? Современность убедила нас в том, что есть всего два элемента: индивид и всеобщий коллектив. В этом смысле, когда вы ставите шкуру на кон ради себя, вы делаете это ради себя как элемента. В реальности я отвечаю шкурой за более широкую группу, в которую входят семья, сообщество, племя, братство. Но вряд ли эта группа может расшириться до человечества.

Non mihi non tibi, sed nobis (Не мое и не твое, но наше)

Посмотрим теперь на идею Элинор Остром. «Трагедия общин», как ее понимают экономисты, заключается в следующем: есть нечто в общинном пользовании, скажем, лес, или водоем, в котором ловят рыбу, или ваш местный парк. Коллективно сообщество фермеров предпочло бы не вредить пастбищу, а сообщество рыбаков – водоему: если скот съест всю траву и рыбаки выловят всю рыбу, ресурс не будет возобновляться. Но каждый отдельный фермер хочет, чтобы его скот питался как можно лучше, и каждый отдельный рыбак желает улова покрупнее – конечно, при условии, что другие от истощения ресурса воздержатся. Вот в чем беда социализма: личные интересы индивидов при коллективизме не удовлетворяются. Однако считать, что общество способно функционировать только при частной собственности, – ужасная ошибка.