Гридень 6. Собиратель земель - Денис Старый

после таких мероприятий и сказанных на них слов, правители теряют связь с реальностью и совершают особо глупые поступки, считая себя выше любого закона.

Меня очень распирало спросить про судьбу Ефросиньи и епископа Ростовского Ануфрия. Если их убили… Это не просто война, это уничтожение всего новгородского прогнившего дерева, с вырубанием любого маленького корешка, чтобы больше не проросло ни травинки. Преподобная Ефросинья Полоцкая всколыхнула во мне сыновье чувство. Я ощущал нечтоиррациональное, не поддающееся логическому объяснению, желание угодить этой женщине, сделать для нее что-то полезное. Эти эмоции можно было бы прогнать, осмыслить, признать несостоявшимися, но не хотелось. Любой человек, потерявший мать, должен меня понять.

Но, даже, переживая весь каскад эмоций внутри себя, я не мог позволить прозвучать вопросу о том, что стало с Ефросиньей. Между тем, я ждал, изрядно пресытившись, когда вновь фокус внимания будет обращен в мою сторону. Ждать пришлось еще около часа. И после того, как четверо шведов на радость князю и смущение самопровозглашенного архиепископа начистили друг другу морды в качестве развлечения для князя, вновь большинство взглядов были обращены ко мне.

— Воевода… — князь ухмыльнулся. — Ты же хочешь, чтобы за этим столом тебя звали воеводой?

Я промолчал. Если можно не отвечать на провокационные вопросы, то я предпочитаю молчать. Тем более, что было понятно: то, что сказал князь, — лишь затравка для будущего разговора.

— Молчишь? Экий гордец! — князь изобразил что-то похожее на звериный оскал, привстал со своего трона, облокотился руками на стол, вытянул в мою сторону шею. — Ты на моих землях. Ты берешь руду, что скрыта в моих болотах. Все те люди, что работают у тебя — это мои люди.

Я не отвел взгляда и смотрел прямо в глаза князю. Не видел смысла возражать. Пока не видел смысла. Понятно, что у меня другое мнение. И чтобы я ни сказал, все будет выглядеть оправданием, значит, проигрышем. Уверен, что даже при наличии некого договора с прописанными там условиями передачи Братству земли, серьезным аргументом это не станет, никакой документ не мог являться фундаментом для наших отношений. В этом времени часто бывает так, что новый князь отказывается от обязательств, которые брал на себя предыдущий.

— Ты молчишь, потому что признаешь мои слова? — спросил князь, нарушая абсолютную тишину.

Все, в независимости от того, поднята ли была голова или опущена, внимательно следили за развитием событий.

— Нет, князь, я так не считаю. И все мои слова, что будут противоречить твоим, ты знаешь. Так зачем же сотрясать воздух? — ответил я, демонстративно отвернув голову, якобы, чтобы, якобы, поправить застежку на панцире, показать, что меня заботят иные вопросы.

— А мне твои слова и не нужны. Больше того, скажу тебе, что я частью могу оставить эти земли. Ну, не тебе, конечно, — князь изобразил, будто ему весело, засмеялся, хотя было понятно, что он в некотором напряжении. — Ты ставишь моих людей тысяцкими, витязями, я присылаю людей для надзора за ремеслами. Половина всего, что будет производиться на моих землях, мое.

— Что будет, если я откажусь? — спросил я, хотя ответ был достаточно очевиден.

— Для начала уже сегодня я отправлю людей, чтобы привезли твою жену и сына, — сказал князь и не смог скрыть своего напряжения.

Он перестал облокачиваться на стол, подался чуть назад и бросил взгляд на своих гридней, будто ожидая от меня атаки.

— Честь или семья? Я думаю, князь, что человек, потерявший свою семью, но не потерявший честь, приобретет новую семью, но сможет отомстить за потерянную. Тот, кто теряет честь, тот теряет все, — сказал я, беззастенчиво обманывая всех присутствующих и даже чуточку себя самого.

Семья — моя болевая точка. И я, понимая это, принял меры предосторожности. Я доверил своих родных Лису, Ефрему, Боброку. Мало того, что они закроются в крепостях и будут сражаться, так и семья моя будет вывезена подальше от тех мест. Как только разведка доложит, а она обязательно это сделает, что в Воеводинонаправляется отряд князя, Маша с Александром уедут повидаться со своей родней. Ищи их в степи! А там еще союзные половцы и весьма усилившийся хан Аепа.

Между тем, сейчас Ростислав добавил к своей казни дополнение. Казнь будет исполнена особым мучительным способом. Никто не смеет угрожать моей семье!

— А твой друг, — Ростислав посмотрел на боярина Жировита. — Говорил, что у тебя нет ничего ценнее, чем жена и сын.

Я опять промолчал.

— И что же ты ответишь? — с некоторым нетерпением спросил князь.

Я вновь многозначительно промолчал. При этом встал из-за лавки, сделал вид, будто выпил из глиняного кувшина, проливая на себя жидкость. Тянул время, стремясь меньше говорить, чтобы не давать поводов для беседы. Я ел за столом, выбирая блюда лишь те, которые уже кто-то пробовал. Но я не пил ничего. Угроза отравления была реальной. Однако, моего ответа ждали.

— То, какие товары производят на моих… твоих землях, — моя заслуга. Это мои придумки. Это я наладил работу ремесленного люда так, что они производят в десять раз больше, чем иные ремесленники. Через насилие многие работать не станут, сбегут. Так что, половина, князь, — это много, — сказал я.

— Что? Ты вновь мне перечишь? — взревел князь.

Я промолчал.

— И сколько ты предлагаешь? — спросил самопровозглашенный архиепископ, в очередной раз засвечивая себя, как теневого руководителя северо-восточной Руси.

Я задумался. Нет, я не думал о том, сколько именно стал бы платить Ростиславу Юрьевичу. Я принял решение сопротивляться, уничтожить князя. Но соглашаться сразу — это раскрыть себя. Ведь сразу понятно, что я лишь тяну время, соглашаясь на условия князя. Пауза затягивалась, а я, используя все свои актерские способности, делал вид, что мучительно принимаю решения.

— Двадцать долей. И никаких соглядатаев на производстве быть не должно, — выдал я свое предложение.

— Что⁈ — прогремел гром под сводами княжеской палаты.

— Подожди гневаться, великий князь, — Нифонтодернул Ростислава.

Лжеархиепископ встал со своего места, неспешно пошел в мою сторону. В тишине был слышен лишь мерный шум от шагов того, кто повелевает повелителем. Нифонт подошел близко, и при свете чадящих факелов стал рассматривать плетение панциря, что был сейчас на мне.

— Дозволишь? — не то, чтобы спросил, а лишь обозначил вопрос Нифонт, указывая на мою саблю.

Отказать в таких условиях я не мог, так что отстегнул ремень и передал ножны