Сломанная роза - Кирилл Казанцев

— Хорошо, оставайся, — брезгливая гримаса искорежила физиономию авторитетного зэка, он вскинул автомат, упер его пареньку в висок. — Дважды не повторяю, Килька, считаю до одного…

Мучительный вопль огласил темнеющий ландшафт, снедаемый страхом насильник малолетних летел через бездну. Толчок у него был просто никакой, а возможно, поскользнулся на голом камне, когда отталкивался. По траектории полета было видно, что не долетит. Он сам это чувствовал, взвыл предсмертным воем, обнаружив, что в грудь несется перегиб обрыва. Зэк треснулся об него грудной клеткой и имел все шансы загреметь в пропасть, если бы Вадим не схватил его за шкирку и за локоть. И тут он почувствовал, что сам выходит из равновесия, смещается в пропасть центр тяжести тела, а еще этот гаденыш в руках извивается и пищит. Потемнело в глазах, чего это с ним? Ради кого?! И не успел он прочувствовать свое плачевное положение, как в хлястик вцепился Полосатый, поволок от обрыва. Так и выбирались из пропасти один за другим. Вадим отшвырнул скулящего Кильку, тот свернулся калачиком у стены, хрипел, как недорезанный поросенок, а сам в недоумении воззрился на Полосатого.

Зэк казался смущенным, прятал глаза.

— Чо пялишься? — проворчал он. — Ну, вышло так. Машинально получилось, доволен?

— Ну, вы даете, — прокомментировал с другой стороны Тюлень. — То есть я могу быть спокоен?

— Да шиш тебе, — осклабился Полосатый. — Твою тушу, Тюлень, точно вытаскивать не буду. Ты разбегись получше…

Он не закончил, Вадим с Полосатым едва успели отпрянуть в разные стороны, как Тюлень уже шлепнулся на площадку. Поднялся, недоверчиво ковырнув в ухе, кинул взгляд на пропасть. Разбежался и прыгнул Кот — без эксцессов, словно каждый день только тем и занимался. Демонстративно фыркнул, мол, стоило проблему городить… Когда решили взяться за свернувшегося кренделем Кильку, тот внезапно заголосил, забился в припадке, умоляя его не трогать. Парень не прикидывался, он ушиб грудину и, возможно, сломал несколько ребер. Причем последние вдавились в органы и доставляли нестерпимую боль. Он надрывно кричал, когда его поднимали и волокли, умолял оставить в покое, уверял, что сам пойдет. И действительно, какое-то время передвигался самостоятельно, прижимаясь к камню. Но боль была такая, что парня рвало, и люди усовестились. Уже стемнело, дождь пошел на спад, но продолжал моросить. Двигаться дальше было глупо. В сотне метров к югу нашлась подходящая ниша под скалой — фактически пещера, отрезанная от внешней среды. Напротив выхода красовался отвесный обрыв, за пещерой громоздились кусты и мелкая хвойная поросль, напоминающая камчатский стланик. Килька заполз в пещеру, свернулся у стены и развлекал людей душераздирающими стонами. Дождь почти прекратился, в воздухе висела стылая изморось. Людей трясло от холода — не сговариваясь, они отправились на добычу растопки и хвойных лап, способных даровать хоть немного тепла. Кромсали сучья и ветки, тащили охапки в пещеру. Сырая растопка густо дымила, зэки кашляли, проклиная погоду. Тюлень, перебарывая спазмы в горле, признал, что на воле хреново, в зоне вольная жизнь представлялась иначе — и все согласились. Растопка подсохла, костер принимал нормальный вид. Все легли вокруг него, нагребая на себя хвою. Килька стонал все громче. Помочь ему было нечем — ни лекарств, ни перевязки. Не сказку же на ночь ему рассказывать.

— Вот же расстонался, мозгляк хренов… — брюзжал Полосатый. — Слышь, братва, а что в мире-то хоть делается? Я слышал, прижимают нашего брата на воле, вроде как менты и чекисты теперь за главную мафию, а воров теперь и за людей не считают, под корень изводят? Япончика хлопнули, Хасана хлопнули… Это что же выходит, теперь все наоборот?

— А хрен его знает, — проворчал Тюлень. — Люди сказывают, что власть сошла с ума — от самой верхушки и до самой низушки. Время куда-то переводят, уменьшают количество часовых поясов…

— Тьфу ты, — сплюнул Кот. — Лучше бы уменьшили количество часовых на вышках…

Гоготнул Полосатый. Тихо стало, не хотелось вести доверительные беседы. Любая беседа свелась бы к проклятому голоду, который всех уже достал. Килька снова выматывал душу своими стенаниями. Полосатый проворчал, что, если этот потерпевший не заткнется, он ему горящую головню в пасть забьет. Килька вряд ли это слышал, но убавил громкость, а потом и вовсе замолчал. Люди недоверчиво прислушивались.

— Полосатый, метнись-ка, — распорядился Кот. — Глянь, как он там.

Полосатый поворчал, но поднялся, включив фонарь, реквизированный у солдата внутренних войск, подался в путь.

— Ну, что он там? — нетерпеливо прикрикнул Кот.

— Уже лучше, умер… — отозвался зэк.

Новость заслуживала того, чтобы встать с лежанок и собраться у бренных мощей. Килька скончался от внутреннего кровотечения. Физиономия побагровела, он был похож на воздушный шар, такой же одутловатый, струйка крови вытекала изо рта. Зэки озадаченно переминались, никто не ожидал, что все закончится вот так. Тюлень забормотал молитву, звучащую из уст бывалого зэка примерно так же, как звучал бы государственный гимн в исполнении блатного шансонье. Полосатый проворчал, что ничего страшного, все там будем. Все умирают. «Но не все живут», — с претензией на философию возразил Тюлень. Схватили покойного за руки, за ноги, поволокли из пещеры и затолкали в подвернувшуюся расщелину — не дело мертвому соседствовать с живыми. Постояли с обнаженными головами, вроде не таким уж и гаденышем теперь казался Килька. Дело, собственно, житейское, определенным категориям населения свойственна минимальная продолжительность жизни. Снова легли, и Полосатый выразил надежду, что уснет до того, как захочется жрать. Он оставил фонарь включенным, позабыв про него, и свирепеющий Кот, которому лень было подняться, шипел:

— Полосатый, так твою растак, светило выруби… Ты что, оглох, чучело храпелое? Клопа, говорю, дави, по фазе дай, пока я сам тебе не дал… Ты чо, нормального языка не понимаешь?

Вадим, зарывшись в хвою, насилу сдерживал смех — велик и могуч лагерный русский язык…

Костер прогорел за несколько часов, под утро земля остыла. Вадим проснулся от холода, когда в пещеру уже просачивался бледный свет. Сделал несколько разогревающих движений, потом насторожился. Один из зэков, закопавшихся в хвойные ветки, подозрительно дышал. Он определил на слух, откуда доносится звук, подполз к очередному страдальцу. Со лба Тюленя градом катился пот, глаза блестели, их окружала дряблая потемневшая кожа. Он задыхался, воздух в легкие почти не попадал — похоже, горло до упора воспалилось. Зэк вонзился ногтями в свои штаны, продрал их насквозь, вместе с кожей на ноге. А когда над ним склонился Вадим, в глазах Тюленя заблестели слезы.

— Астма? — посочувствовал Вадим.

— Да, Плата… — Тюлень еще мог извлекать из себя звуки и даже шутить. — Бронхиальная астма, аристократическое проклятье нашего рода… Думал, что победил эту заразу…

— Дурында ты, Тюлень, — покачал головой Вадим. — Кто же с астмой из зоны бежит? Ты башкой хоть думал, когда к побегу склонялся? У тебя же ни лекарств, ни ингалятора, ты на что вообще рассчитывал?

Действительно, поступок зэка казался, мягко говоря, непродуманным. Подобные больные должны постоянно находиться вблизи медицинских учреждений. А холод, физическое и нервное напряжение — факторы, лишь способствующие приступам удушья.

— Говорю же, считал, что убил эту хворь. Еще удивлялся — айболиты говорили, что астма не лечится. А у меня три года — никаких симптомов, воспаление в горле подавилось, зона лечит, мать ее… Я же поначалу только растительную пищу потреблял, никакого мяса, только углеводы, клетчатка, все пучком было. А вон как вышло. Пролетел, как фанера, меж двух остался наголо. Днем еще почувствовал — что-то не то, то ли переволновался, то ли набегался. Думал, обойдется. А чем дальше, тем хуже, дышать не могу…

— Тюлень, чем помочь? — заволновался Вадим.

— Да чем ты поможешь, Плата? — глаза Тюленя тоскливо блестели. — Ну, помолись за грешную душу, может, полегчает. Кончился Тюлень, братан… Был бы на зоне, братва бы живо меня к эскулапам доставила, вытащили бы.

— Слушай, ты держись… — смог только произнести Вадим.

— Держусь, Плата, держусь. А смысл-то какой, пипец наступает.

Заворошились двое у прогоревшего костра, приподнялись, стали всматриваться.

— Помоги подняться, — простонал Тюлень, хватая Вадима за руку.

— Ты куда это собрался? — насторожился Вадим.

— Куда надо, туда и собрался! Не хочу подохнуть, как Килька. Не хочу, чтобы вы трое таращились на меня и острили. Помоги, говорю.

Он оперся на руку Вадима, поднимался с таким усилием, словно тащил экскаватор. Жилы набухли, пульсировал висок.

— Все, спасибо, Плата, дальше сам…

Не было смысла останавливать этого человека. Вадим угрюмо смотрел, как зэк, держась за горло, шатаясь, будто пьяный, выходит из пещеры. А там уже практически рассвело. По серому небу дрейфовали фиолетовые тучи, похожие на дирижабли. Зэк без остановок брел по каменистой террасе, затем просто шагнул за обрыв, словно не заметил его! Он падал без крика…