Бычки в томате - Иоанна Хмелевская

— Случилось страшное или это дело поправимое? — спро­сила она с легкой тревогой.

С ума сойти, Юлия первой заговорила! Похоже, Алиция так искрила, что даже посторонний человек не мог не заметить.

Я тоже села за стол и пустилась в объяснения:

— Как сказать. Если найдут исходное место, то ничего страшного, если нет, то для Алиции — это катастрофа Год труда насмарку. Если вам интересно, могу объяснить.

— Будьте добры.

— У нее бзик на тюльпанах. Она весь сад ими заполони­ла, составляет из них обалденные цветочные композиции и регулярно сажает новые. По моим прикидкам, их уже давно больше трех тысяч, а когда тюльпан сажаешь, его вообще не видно, листья отмирают, в земле остается только луковица Поэтому она и помечает, где какого цвета. Таких использованных ручек у нее около миллиона, ну, может, чуть помень­ше, разных цветов. Она втыкает их в нужное место и все цве­та помнит. Может забыть, как сорт называется, но не цвет. Желтый стержень означает желтый, белый — белый, а голу­бой может значить тоже белый, но другого типа, или вообще фиолетовый, оранжевый, розовый... Скорее всего что-нибудь из розовых, так как розовых ручек мало, а тюльпаны у нее разные, от бледно-розовых до почти черных. А кроме того, пятнистые, попугайные, двуцветные и черт знает еще какие. Она всё сажает и сажает новые, такое впечатление, что Гол­ландия на нее одну работает. Выглядит это, конечно, потря­сающе, я на фото видела. Алиция сказала, что убьет всякого, кто заставит ее уехать из дому во время цветения тюльпанов. Раз или два такое случалось, так она с трудом пережила, что не насладилась видом любимых тюльпанчиков, и заявила, что больше такого ни за что не допустит. Она делает снимки всей этой красоты, а когда тюльпаны отцветают, сидит, просмат­ривает фотографии и млеет от счастья. Пиво будете?

В горле у меня пересохло, так как я очень торопилась вы­ложить все поскорее, пока не вернулась Алиция. Зачем ей еще одна постоялица, кондрашкой хваченная? Я поднялась, доста­ла из холодильника пиво, открыла и потянулась за сигаретами.

Юлия от пива отказалась, но мой рассказ выслушала с ог­ромным вниманием, чтобы не сказать с жадным интересом.

— Говорила я ей, чтобы не шариковыми ручками, а чем-нибудь другим пользовалась, — продолжила я свою лекцию. — Ведь любой прямоходящий идио... То есть, я хотела сказать, — вежливый энтузиаст может набрести на такой ценный пред­мет, поднять и утащить в свое логово. Так ведь нет, ей ручки подавай, ничто другое не подходит. По большому счету она права, если заменить ручку на что-нибудь, столь же полезное, результат будет такой же, а в абы каких прутиках или палоч­ках она сама запутается. Привязывать же всякие цветные лен­точки у Алиции терпения не хватает, да я по собственному опыту знаю, что через несколько месяцев эти ленточки выцве­тают и толку от них ни на грош Ручки — лучший вариант.

— А вязальные спицы?

— Их всего четыре цвета. Есть еще детские погремушки — шарик на палочке... Тот же номер, что и с ручками, каждый поднимет и принесет хозяйке: «Смотри, Алиция, что я нашел! Наверное, кто-то потерял...» Думаю, в конце концов она ко­го-нибудь из этих таскателей прибьет пыльным мешком из- за угла. Может, кофе хотите?

— Кофе? С удовольствием. А если плакат повесить «Из са­да ничего не приносить»?

Это же надо, Юлия со мной беседует! Не иначе, какая-то преграда лопнула?

Чайник забулькал, воды в нем было маловато, я достала од­ну из немногих оставшихся чистых чашек, все остальное не­обходимое для кофейной церемонии находилось на полке над столом, и выставила все это перед гостьей.

— Наливайте сами по своему вкусу. А что касается надпи­си на плакате, то этот номер не пройдет, так как на самом деле мы время от времени приносим из сада разные забытые там вещи. Похоже, единственный способ контроля за расти­тельностью — это фотографии. К счастью, она умеет их де­лать, и всегда видно, где что торчит.

— О, кофе! — оживленно воскликнула Алиция, входя к нам с террасы. — Я бы тоже выпила. Еще одна чистая чашка най­дется?

— Насколько я понимаю, следы минирования обнаруже­ны? — произнесла я светским тоном и переключилась на по­суду. — Из чистого имеются кастрюли и сковородки, но, воз­можно, пара чашек и отыщется. Воды тебе тоже хватит, а для остальных я еще вскипячу.

— Посадки благополучно найдены, — радостно сообщил вы­нырнувший из-за спины Алиции пан Вацлав. — Я все места за­помнил! И понял свою ошибку, за что каюсь, приношу свои глу­бочайшие извинения и торжественно обещаю ничего больше...

— Если набредете на большой брильянт, можете мне при­нести, — милостиво разрешила я и включила вновь наполнен­ный чайник.

Беседа с Юлией утратила все шансы на дальнейшее раз­витие, ибо пан Вацлав оседлал одновременно две темы: жи­вописал жене в красках путешествие в джунгли и распрост­ранялся о своем личном отношении к брильянтам и прочим драгоценностям. Я внимательно наблюдала за Алицией, ког­да речь зашла о воплях счастья и радостных прыжках в ее ис­полнении при обнаружении дырки от ручки, ожидая хоть ка­кой-то реакции с ее стороны. Но зря старалась, ничего мои наблюдения не дали, так как она словоизлияний Вацлава не слушала. Вот он, образец здоровой реакции здорового орга­низма на бред этого сивого мерина. Все знают, что Алиция и вопли — вещи несовместные. Этот ненормальный вообще со­ображает, что он несет?

Меня снова охватило странное ощущение, что рушится наш с Алицией упорядоченный мир. Ведь раньше я из чувства соли­дарности в первых рядах соревнующихся полетела бы за ней в сад, чтобы участвовать в поисках заначенных клубней. И вдруг полное равнодушие. Что со мной творится? Или это тлетвор­ное влияние Юлии? Нет, на Юлию здесь нет смысла катить бо­чонок. Скорее бы Мажена приехала, чтобы можно было с ней тщательно обсудить мои смутные подозрения, пока атмосфера массовой кретинизации окончательно не захватила и меня...

Слушать Алиция, конечно, не слушала, но едва заметные признаки звериного оскала у нее на лице уже начали прояв­ляться...

Мы сидели на кухне вчетвером. Вдруг стукнула калитка. Голоса Эльжбеты и Олафа показались нам с Алицией слаще райских песен. Наконец-то они прибыли!

— Я говорю польск! Я говорю польск! — радостно закри­чал, едва нас завидев, Олаф.

— Говорит, говорит, не слушайте его, — с порога успокои­ла нас Эльжбета и, не оглядываясь, проследовала дальше.

Все было, как я и ожидала! Она по-прежнему была пре­красна, как утомленная Дева Мария, даже, пожалуй, еще больше похорошела. И характер остался прежний, плевать ей было на чемоданы, вошла с одной сумочкой через плечо, а с багажом предоставила возиться Олафу. Все вскочили, за ис­ключением Юлии, которая поднялась с места очень медлен­но и замерла, держась за спинку стула.

Даже если Эльжбету и удивил наш восторженный прием, она этого не показала и проследовала дальше, так как Олаф с вещами с трудом помещался в прихожей. Пан Вацлав с самым учтивым видом, но одновременно с явным нетерпением дожи­дался минуты своего торжества. И этот момент наступил.

— Гости из Польши, супруги Буцкие... — начала было, как и полагается воспитанной хозяйке, представление ранее при­ехавших Алиция, однако на этом официальная часть церемо­нии благополучно закончилась.

Пан Буцкий рывком бросился к Эльжбете, жадно заклю­чил в объятья и принялся горячо и бессистемно покрывать ее поцелуями. Конечно, учитывая исключительную красоту Эльжбеты, удивляться не приходится, особенно если сравни­вать ее с кузиной Гретой. Эльжбета наверняка уже успела привыкнуть к странному поведению своих пациентов, но тут слегка опешила, так как в доме Алиции не ожидала засады. Максимум, что ей удалось, это упереться кулаками в грудь аг­рессору, и только. Оттолкнуть его она уже не могла, остава­лось только увертываться по мере возможности. Очевидцем это бурной сцены и стал ввалившийся в салон Олаф.

— Хэй, котина! — взревел он страшным голосом.

Олаф бросил сумки, одна из которых жалобно звякнула, и развел эту сладкую парочку так энергично, что пан Вацлав от­летел к креслу, а поскольку росту он был высокого, то врезал­ся с размаху задом в спинку, перевернулся вместе с креслом и застыл в оригинальной позе, то есть, как бы сидя, но вверх ногами. С Эльжбетой, несмотря на свое возмущение, Олаф обошелся бережнее и не вышвырнул на улицу, а просто ото­двинул к двери, где она оперлась о косяк.

— Что это было? — спросила она без особого интереса и сочла необходимым пояснить слова мужа: — Олаф хоть и го­ворит по-польски, но часто путает слова.

Врать не буду, сохранить приличия нам удалось с большим трудом. Пан Вацлав принял вертикальное положение. Оша­рашенный, смущенный, расстроенный, он пытался хоть как- то оправдаться, но выходило так нечленораздельно, что не только Олаф, но и коренные поляки толком ничего не поня­ли. Олаф окинул всех взглядом Юпитера, сверкнул глазом и, подскочив к Юлии, обнял ее и расцеловал в обе щеки не ме­нее страстно и к тому же с явным вызовом. После чего мрач­но уставился на потенциального противника.