Комиссар. Порождения войны (СИ) - Каляева Яна

— Ты прошел путь от рядового до штабс-капитана. Ты умеешь бороться за свое место под солнцем.

— Я умею. Но у меня трое ребят дома. Сыновья, Иван и Федька. И дочка, Настя, — голос Князева потеплел. Впервые Саша увидела в командире пятьдесят первого что-то человеческое. — Я не хочу, чтоб им занадобилось драться за место под чьим-то там солнцем. Я хочу для них будущего, в котором они сразу будут людьми. Чтоб не выслуживаться ни перед кем. Многие из моих парней всю Большую войну спали и видели, как бы скорей вернуться к своим детям. Но замест того пошли за мной. Бороться за лучшее будущее для своих детей. Для всех детей. Некоторые уже погибли, так своих ребят и не увидев. Многие не увидят. Но впрямь, что ли, к такому хорошему будущему вы, большевики, ведете их? Готова ты держать ответ за это, комиссар?

— Я готова разделить эту ответственность с тобой, — ответила Саша. — Будущее — это не большевики. Будущее — это мы все. Моя работа в том, чтоб ты и твои люди не только сражались за будущее, но и стали его частью. Определили его. Вошли в него не как материал, но как строители.

Время идти на уступки, сейчас или никогда. На все уступки, которые она может себе позволить. Но ни на шаг больше.

— Я не хочу драться с тобой за власть, командир. Я не стану отдавать приказов твоим людям, пока ты не разрешишь мне — и только в тех пределах, в каких ты мне разрешишь. Я не стану давать тебе советов, пока ты сам не спросишь меня. Но мне нужно стать частью пятьдесят первого. Мне нужно вникать, понимать, разбираться в том, что происходит тут. Мне нужна возможность доказать, что я могу быть полезна.

Князев поднялся со стула, и Саша угадала, что ей следует сделать то же самое.

— Ты принята в пятьдесят первый полк, Александра Гинзбург. Можешь проявить себя. А теперь ступай. У нас много дела завтра. Лекса проводит.

Саша медленно кивнула, пошла к двери. Князев окликнул ее, когда она уже стояла на пороге.

— Ты тут не помри смотри, Александра. Я людей посылаю на верную смерть, коли так надо для пятьдесят первого. Дак только еще один мертвый комиссар нам не сдался.

Саша улыбнулась впервые с того момента, как вошла в эту комнату.

— Наши жизни, — ответила она, — не принадлежат нам.

Койка, которую Саше выделили, оказалась ничуть не хуже большинства тех, где ей обычно доводилось спать в последние годы. И все же Саша долго не могла заснуть.

Ты просишь меня оставаться в живых, командир. При этом ты знаешь, почему и как погиб мой предшественник. Ты знаешь, откуда исходит угроза для меня — и для твоего союза с Советской властью. Ты ничего не сказал об этом именно потому, что все знаешь. И ты не хочешь, чтоб узнала я. Почему, командир?

Глава 9

Глава 9

Полковник Добровольческой армии Андрей Щербатов

Ноябрь 1918 года

— Барин, ну коли нету совдеповских пятаковок, то я и керенками не побрезгую. Или хоть мануфактурой какой. Идемте уже, холодно! — ныла раскрашенная девица. Отчаявшись добиться своего словами, она неохотно приспустила с плеч пуховый платок и обнажила в вырезе сарафана мигом пошедшую пупырышками на ноябрьском морозе грудь.

— Иди домой давай. Или еще кого поищи. Пять раз говорил тебе уже, не пойду я с тобой, — устало сказал Щербатов.

Полковник Добровольческой армии чувствовал себя дураком. Битый час он подпирал столб на платформе богом забытого уездного вокзала. Линия фронта проходила в нескольких милях, и Щербатов ждал того, кто должен был перевести его к своим. Желтая латунная пуговица, пришитая к его кашемировому пальто, смотрелась по-клоунски. Однако связной, для которого был предназначен этот опознавательный знак, так и не явился. Зато вокзальная проститутка приклеилась намертво, никакие слова на нее не действовали. Щербатов сперва принял ее за связную и потому заговорил с ней; осознал свою ошибку почти сразу, но она уже решила, что контакт установлен и клиент просто сбивает цену.

— Ежели идти до комнат не изволите, то я и здесь прямо могу, — не отставала девица. — Ну хоть катушка ниток сыщется же у вас, барин?

Должно быть, из-за ее нытья Щербатов не услышал, как чекисты подошли.

— Вы окружены! Не двигаться! Руки поднять над головой!

Их было трое. Отстреливаться смысла не имело. Щербатов повиновался.

— Вон она, пуговица! — выкрикнул второй, вихрастый молодой парень. — Пройдемте в чеку, гражданин.

— И эту берем. Связная, небось, — седоусый кивнул на проститутку, повторив недавнюю ошибку Щербатова.

Третий чекист, неприятный тип с лишаем в половину лица, молча толкнул Щербатова наганом в спину. Вихрастый сноровисто ощупал его карманы. Извлек портмоне и браунинг.

— С оружием, значит, разъезжаем, — довольно констатировал он.

Чекисты окружили задержанных и повели по грязным, покрытым глубокими лужами улицам. Тонкая корочка льда противно хрустела под сапогами. Злобно лаяли голодные псы за кривыми некрашенными заборами.

Уездная ЧК располагалась недалеко от вокзала, в жарко натопленной бревенчатой избе.

— Ну-с, — сказал седоусый, усевшись за стол. Щербатову сесть не предложили. — Чистосердечно признаетесь по-хорошему или будем говорить по-плохому?

— Мне не в чем вам признаваться, — ответил Щербатов.

— Да признавайся не признавайся, нам что за печаль, — заржал вихрастый. — Четвертого с желтой пуговицей уже ловим, и все как один к белым перейти хотели. Не соврали товарищи с Петрограда!

— Ты, это, при задержанном-то не очень оперативные сведения вываливай, язык твой без костей, — укорил его седоусый.

— А чего покойника стесняться?

— Покойник-то он, может, и покойник, — ответил седоусый, — но решать это не нам, а трибуналу в Перми. Завтра свезешь его туда.

— Игнатьич, да к чему Пермь? Дорогу развезло, а кляча наша хромает, знаешь же. Чего б здесь прямо не кончить контру-то эту?

— Затем, что революционная законность — не фунт изюма. Читал же я вам на той неделе “Инструкцию Чрезвычайным комиссиям на местах”. Забыли уже, остолопы? Штрафы мы имеем право налагать и арест сроком до трех месяцев. Что серьезнее — в ГубЧК. Так что проверь подковы у нашей клячи сегодня, завтра повезешь задержанного в Пермь.

— Пошто, Игнатьич? В семнадцатом-то мы таких церемониев не разводили. Чуть у кого выправка офицерская — на штыки, и вся недолга!

— Так то в семнадцатом! Теперь не то, что тогда. Кончилась дикая вольница, началась революционная законность, вот оно как.

— А вдруг он сбежать попытается? — подал голос лишайный. — Тогда-то хоть пристрелить можно гниду, или тоже сперва протокол заполнить надобно?

— Вот ежели попытается сбежать, тогда и будешь стрелять, — отрезал седоусый. — А допрежь станем блюсти процедуру. Баста, отставить пререкания.

— А девку что, тоже в Пермь? — спросил лишайный.

— Девку тут допросим сперва, — решил седоусый. — А до утра сведите их в сарай.

— Ну зачем же девушку-то в сарай. Замерзнет! — сказал лишайный и мерзко осклабился. — Тут пускай переночует, в тепле и уюте. Переночуешь же, красавица?

Седоусый передернул желваками, но ничего не сказал. Щербатов посмотрел на девушку. При свете керосинки она выглядела моложе, чем показалось ему на вокзале. Дешевая косметика размазалась, теперь она смотрелась не вульгарной, а просто чумазой. Светленькая, курносая. На тощей шее отчаянно билась жилка.

Сарай стоял недалеко от избы, через грязный двор. Окон не было, только щели в бревенчатых стенах едва пропускали слабый вечерний свет. Против двух державших его на прицеле людей Щербатов не видел смысла ничего предпринимать, но оказавшись взаперти, немедленно стал обшаривать свою убогую тюрьму в поисках того, что можно использовать как оружие.

Бревна стен и потолка были подогнаны друг к другу плотно, выломать одно из них не представлялось возможным. Оставался пол, покрытый густым слоем перемешанного с соломой навоза. Щербатов стал по одной прощупывать доски, пока не нашел прогнившую, которую смог выломать. В качестве оружия трухлявая доска не годилась, зато удалось расшатать и вытащить соседнюю с ней, вполне еще крепкую.