Нежная агрессия паутины - Евгения Дебрянская

— За кого выходить-то, Натан Моисеевич?

— Да хоть бы за меня, мне страшно…

— Вы женаты давно, сколько вас знаю… к тому ж, разве он все еще?.. — медсестра улыбнулась и опять потрогала мягкий член.

— Женат? Ниночка, она отвергла меня, предпочла какого-то урода, если бы ты только видела его…

— Да что вы в самом-то деле такое говорите?!

— Ниночка, правда, любовь алая, любовь кровавая? — Натан Моисеевич снова поплыл в неизвестность.

В машине, съежившись в комок, горько заплакал. У подъезда ждали жена и внучка; прихватив под руки с обеих сторон, проводили до постели, обложили грелками, одели толстую шерстяную кофту, на ноги — деревенские носки. Внучка поила с ложечки горячим красным вином с корицей. Жена долго сидела возле подушки, гладила по голове, рассказывая про парное молоко с медом и барсучий жир… Уже пропадая в тяжкий сон, Натан Моисеевич слышал, как она громко ругалась в телефонную трубку, — Золотой портсигар… в брюках должен быть… посмотри хорошенько… что?.. она и стащила, но как, если спит днями и ночами?.. завтра сама приеду искать.

VII

Ангелина Васильевна мягко вкатилась в комнату внука. Ну и вонища! Паша, уронив голову с дивана, блевал в таз. Ангелина Васильевна давно не была здесь и потому, затаив сердце, огляделась: вдоль стен на полках пыльные склянки, под каждой записочка на латыни, человечки с кулачок, сросшиеся грудкой и острыми коленками, отвратительный вздутый кишечник, вывернутый наизнанку глаз, пораженная раковой опухолью почка, селезенка… много всего, весь нижний ряд — половые органы…

— Да ты, гений, Пашка! Сам наковырял? — Ангелина Васильевна дотянулась до колбы, отерла рукавом кофты. В зеленоватой жидкости детская вульва. Встряхнула. Розовые овальные губки, наколотые в центре булавкой, словно живые, плавно запорхали вправо влево вправо влево. — Как есть бабочка, красиво, ничего не скажешь! Наблюдая легкие воздушные линии, Ангелина Васильевна неожиданно нахмурилась, — Так так-так, далеко не улетишь! Размечталась!

Ее вдруг охватила настоящая злоба.

— Вот и сиди взаперти! А правда, Пашка, баба с пизды молодеет?

Паша с трудом разлепил веки.

— Бабушка, почему ты так не любишь нас?

— Рехнулся? Знаешь, сколько такая любовь стоит?

— Сколько?

— Про то и спрашиваю, пизду задаром вам отдать или самой хозяйничать! Кто такие? Тоже мне, задаром!

Не желая дольше слушать бабкин бред, Паша снова закрыл глаза. Где-то сейчас Зойка?… Теперь он уже не сомневался: все получилось на скорую руку, хоть и с размахом, но уродливо, а Зойка ценит красоту. Тем более, не чужая убитой. Понятно, убивать раньше не доводилось, но предусмотреть, поправить, подштопать, слепить — кто сравнится с ним? Есть громилы, дикари, просто дураки, а есть ваятели, архитекторы, ювелиры — из пустяка такое сделают — глаз не оторвать. Топором по лбу — пошло, конечно, грубо, возни потом не оберешься, случись снова пойти — первый класс будет, — мечтал Паша. Странно, он словно забыл, что дважды убийца. Зойкин отец, не в счет, — приговорил и больше не вспоминал. Другое дело — мать. Тончайший деликатный момент.

Беспредельность, cладкий дурман… Нити, соединяющие с Богом, мельчали, рвались и выплескивались с рвотой. Очищаюсь, ликовал Паша втихую, если это всего лишь сон, пусть никогда не кончится!

Ангелина Васильевна, заметив, что внук отвлекся, поехала с колбой к себе. Ледяная бледная ночь, блеснув в колесах каталки, запуталась в юбке. Ты — это я, нельзя разделить единое! — Ангелина Васильевна ласково похлопала себя по коленям.

Ублюдочный фантом юности — вдохновенно провозгласила она, тряхнув девичью вульву — будь я трижды проклята, если ты оживешь! Предательски шевельнулось сердце: рецепт, эликсир! Я выжму из тебя все, сучка, даже из мертвой. Не сомневайся!

Ущербная луна, крадучись, проникла в комнату, засеребрилась в колбе, дымными кольцами без труда смяла розоватые, мертвенные крылья, в холодном лунном свечении вихрилась пыль; Ангелина Васильевна прищурилась: Стоп! Эта штука между ног — напоминает морскую раковину, а раковина — ни дать, ни взять — месяц! Подняла юбку. Если отсюда смотреть, ну, точно! Ах, вот кстати! Глубоко в потных, облысевших, будто выеденных саранчой, складках — каменный завиток, узкая расщелина, еле слышный всплеск. Ангелина Васильевна больно ущипнула себя… предсмертный шепот?! Хочу восторга, урагана! Просунула палец в щель, пошурудила по стенкам; нечто пупырчатое, разрушенное в одном месте слабенько сочилось ржавой струйкой — принюхалась и тут же отдернула руку: смердящая дыра! Ангелина Васильевна отчаянно ломала голову: месяц рождается и умирает, рождается и умирает, припомнила ясное звездное, но безлунное небо; однако, умирая, воскресает вновь. Выходит, луна так просто не погибает! Но, каким образом луна снова вырастает сама из себя? Вдохновение сникло. Что за сила в ней? Волшебная, таинственная судьба! Если моя раковина сделана по образу ее и подобию — на ощупь, боясь соскользнуть, шла вперед — что же такое поджидает и…?! — украдкой посмотрела на ущербную луну за окном, потом на юную соперницу в склянке, будто обдумывала какие-то увлекательные хозяйские мелочи.

— Тебя убили, прикололи, ты умерла, едва родившись, но мне не жаль тебя. Каждому — свое. Моей ракушке повезло, ей светит иное, правда? — согнав довольную усмешку с губ, потрепала ляжки, обвислый живот, сдавила грудь, снова ляжки, колени задрожали, разъехались в стороны, быстро, решительно засучила пальцами, истерично и судорожно теребила холодную кожу, увядшую плоть — долго, мучительно долго…

… Обрушив берега высохшей реки, из глубокого сна, галлюциногенной блевотины, кружев потустороннего, душных фантазий, страстных перверсий, забили горячие подземные ключи. Яростное желание рвало новое русло… Ну же, давай, сюда, сюда — ожили под рукой, дернулись, вздулись… губы… в коричневую крапинку… выгнулась спина… Ангелина Васильевна раскраснелась, будто прогуляла с десяток километров. Беременна! Беременна! Новолуние! — клокотало в голове. Она лихо глянула в окно, хотелось вопить: теперь она земная плоть молодой Луны, а может, Луна — всего лишь ее жалкое небесное отражение. Ладно, ладно, забурчала примирительно, ты главнее, кто спорит? Но люди не часто задирают головы, проще заметить очевидное. Я же на виду и днем и ночью. Не волнуйся, буду молодцом! Ну вот, я взволнована, теперь я больше себя самой…

В прихожей резко прозвенел звонок.

— Лина! — кто-то нетерпеливо дергал дверную ручку. Ангелина Васильевна вздрогнула и покатилась открыть, узнав по голосу Солониху.

— Знала, что не спишь, — ворвалась та.

— До сна ли?

В комнате Солониха, едва глянув по сторонам, грохнулась в кресло. Она, так же, как и Ангелина Васильевна, прекрасно ориентировалась в потемках.

— Что стряслось? — Ангелина Васильевна нервно стиснула колеса каталки. Все, что не относилось к путешествию в самое себя, казалось теперь отвратительным пустым фарсом, несусветным вздором; она многое ожидала: избранность ей к лицу, никто, кроме нее не отважится на такой риск.

Солониха машинально прихватила склянку с вульвой, повертела перед носом и отставила. Совсем старуха, — желчно подметила Ангелина Васильевна.

— Лина! Выручай, не могу уснуть — жар, холод, пот, душно! Он за стенкой возится, а у меня внутри будто дикий зверь на цепи рвется. Ангелина Васильевна, поняв, что речь идет о племяннике, разозлилась.

— Сколько времени впустую с лета утекло, все еще не попробовала, может он тебе не подойдет?!

— Подойдет, подойдет, видела!

— Ну? — вдруг невероятно возбудилась Ангелина Васильевна и засмеялась про себя, — Отныне так и будет!

Солониха летела на одном дыхании.

— Сегодня орет из ванной: подай телефон! Весь в пене, только голова торчит, телефон протянула, тихонько, мельком так поглядела: пена в нужном месте расступилась, будто нарочно дразнит, играется со мной, а там, Лина — Солониха завела глаза в потолок, надулась, чуть не зарыдала от восторга — Лина, Лина — и, внезапно отдавшись во власть неведомого, исчезла в бурой ночной метели. Ангелина Васильевна испугалась пропустить главное и поспешила следом.

Демоны, тотчас окружившие ее, оказались старыми знакомыми.

До них ли сейчас?!

Внезапно проявилась одноногая, сухая, как щепа, бабенка, — Когда прилив? — Шмыгнула носом. Она всегда торчала в одном и том же месте, стоило прикрыть глаза.

— Ч-е-г-о-о-о!

— Луна пребудет скоро, спрашиваю?

— Пошла прочь, — Ангелина Васильевна подняла палку. Тут же навалился кривой старикашка, что торговал днем шелковыми женскими колготками, а ночью, попивая портвейн из хрустальной чашечки с отбитой ручкой, предсказывал желающим судьбу.

— П-а-а-а-з-а-а-а-лоти, дорогая, месячные у тебя на носу.