Нежная агрессия паутины - Евгения Дебрянская

Застыл воздух. Замерло все вокруг. Паша обрадовался, что скоро все закончится и, стряхнув морок, бросился к дому. Оступился несколько раз об острые обледенелые грядки, но не упал, улыбнулся только.

Дверь не скрипнула, верно, заранее смазали, комната нараспашку, на цыпочках два шага, налево, на подушке чернеет голова, взмахнул топориком. После такого удара никто не выживет, — сообразил. Все. Назад — два легких шага. Бесшумная дверь. Быстро, быстро, бегом: гряды, калитка, Леонид на корточках у забора. Паша упал рядом.

— Рвем когти?

Леонид выхватил топорик, обмотал тряпкой и спрятал за пазуху.

— Все четко?

— Как заказывал. Кто был-то, мужик или баба, не разобрал?

Леонид в ужасе застыл на месте, и тихо-тихо.

— И мужик, и баба.

— Одна голова была…

— Назад, — Леонид сгреб Павла, снова воткнул в руки топорик и потащил за собой, к дому, — живее, блядь, пока свет не врубили.

Словно перелетели сад и ворвались в дом, когда на пол в прихожей легла узкая полоска света: из туалета выплыла сонная пожилая тетка.

— Бей! — рявкнул Леонид.

Тетка только что успела рот открыть — топорик, пробив лоб, увяз по самую рукоятку — с шумом повалилась на пол. Головой к яркому свету. Паша глянул и отскочил к выходу: обезображенное Зойкино лицо, морщины на щеках и жирной шее, мужские височные залысины, жидкие волосы, заплетенные на ночь в косы… огромные груди дыбились под тонкой полотняной рубахой…

— Кто это?

— Как кто? Ее мать, — Леонид осторожно заглянул в комнату, посветил фонариком: старик мирно лежал, уткнувшись лицом в темную от крови подушку, — Вытаскивай топор!

— Ты ж, гад, подставил меня! — заверещал Паша.

— Вытаскивай!

Из рассеченного лба брызнула кровь, залила глаза и уши, булькала во рту…

— Как же Зойка? Зойка-то как? — вдруг заплакал Паша на улице; в трясучке вцепился в Леонида; тот тщательно осматривал землю у забора.

— Эх, — Леонид плюнул в кулак, — вот теперь все, идем!

— Она простит меня? — умолял и плакал Паша.

— Какая разница, вы долго не увидетесь… — спокойно объяснил Леонид, — все уляжется, тогда приезжай, теперь иди, пешком до следующей станции, держи водку, чтоб не замерзнуть…

— Без Зойки не поеду…, - Паша откусил пробку и вытянул из горла — дрожь унять.

— Убирайся. Возникнешь — морду набью!

— Мне нужно было ей доказать.

— Доказал. Что дальше?

— Люблю ее.

— Люби, но чтоб до весны тебя ни видно и не слышно, понял? — Леонид повеселел, треснул в грудь, — иди.

Через полчаса Паша уже не помнил об убийстве. Будто не с ним случилось; только тяжесть в желудке, да страх перед долгой разлукой с Зойкой. Попивая водку, пересек поле, пьяным ворвался в лес; за каждым деревом мерещилась Зойка; до самой станции Паша шарахался от дерева к дереву.

VI

Красный рассвет напугал Натана Моисеевича до полусмерти: сквозь прищуренные веки увидел огромный багровый шар, повисший прямо за стеклом, будто адская стертая до десен пасть: сожрать, уничтожить…Что?! — подскочил к окну, дернул шторы. На соседней койке переливчато храпела жена, за стеной подпевала внучка. Схватив халат, Натан Моисеевич помчался на кухню, брызнул на лицо из крана, упал к столу, втянул голову в плечи, в отчаянии обхватил руками. Красный ад зверски приплясывал в медных кранах, заграничных фарфоровых вазах, в лоснящемся кафеле и пластиковом полу, цеплялся за голые ноги и взмокший от страха живот… Люси, Люси, — тряслись губы, — почему синее, у меня — кровавое; грех, смерть, неотвратимая любовь, красное, багровое. Огненные, галлюцинирующие, исполненные ярости и гнева, силуэты, их бешеные вибрации передавались телу — Натан Моисеевич еле удерживался на стуле. Где треснула железная скорлупа, где? — ударил себя кулаком. В уме не укладывалось, как он, такой уверенный в своей безграничной безопасности, защищенный ученой благополучной жизнью, стал жертвой чудовищного и загадочного гипноза.

Но белая полоса кильватера в вишневой волне ослепила, ослепила… Натан Моисеевич, накинув, что было под рукой, выскочил на улицу. Он несся, не разбирая дороги, перепрыгивал трамвайные пути и подземные переходы, юркал между машинами, пинал светофоры, ругался с ментами, плевал на все… Спятил… что с того… пусть так… пузырчатое море всосало разлитый бензин, щепы, окровавленные бинты и тряпки… Вдруг прямо перед Натаном Моисеевичем грязная корма отплывающего судна, лопасти винта… пенистый хвост… Не медля ни секунды, прыгнул в воду и быстро догнал. Его заметили и бросили веревку. Оттолкнув жирного потного шкипера, шмыгнул мимо капитанского мостика, двух женоподобных мужиков, закручивающих штурвал в четыре руки, съехал по узким поручням вниз, заглянул в машинное отделение, чуть не оглохнув от шума, захлопнул дверь… Наконец, вот эта, здесь, собачья конура, не каюта, — чертыхнулся, протискиваясь и тут же погрузился в черное безмолвие…

Люся только-только просыпалась и беспокойно ерзала под простыней. Натан Моисеевич потихоньку стащил с себя мокрую одежду, отжал прямо на пол, аккуратно развесил на стуле и, нащупав край койки, уселся в ногах.

— Ты здесь лишний, — вдруг сказала Люся.

— То есть как? — растерялся Натан Моисеевич.

— Помочь не поможешь, да и не нужна мне помощь.

— Как…?

— Так, иди, откуда пришел.

— Я корабельный врач, — не веря самому себе, защищаясь, воскликнул Натан Моисеевич.

Люся истерично захохотала.

— Что с того?

— Ты обязана все рассказывать мне.

— Впрочем, сиди, — продолжала она безучастно, — тебя как бы и нет. С какого боку ни ткни — везде пусто, не за что зацепиться.

— Неправда, — обиженно возразил Натан Моисеевич, — со мной странные вещи происходят, с утра горячее и красное накатило, не отступает, борюсь, но пока напрасно.

— Удивительно. А ты не борись, посмотри…

Натан Моисеевич расслабился. Красное мгновенно сдавило горло. Он непроизвольно зарыдал.

— Ну, чем плачешь?

— Слезами, — разозлился он, — чем плачут нормальные люди?

— Я о том же. Приходи, когда кровью заплачешь, нормального человека с кровью выцедишь… Слезами…. Не смеши!

Натан Моисеевич оскорбился.

— Забываетесь, Людмила… ээээ

— Заткнись, не раздражай, не помню ничего, — прислушалась. Далеко по коридору раздались уверенные хозяйские шаги. Шоркнула дверь, и появился капитан. Включил свет; сунув руки в карманы и покачиваясь с пятки на носок, чего-то выжидал. Живописный сильный мужчина лет сорока, волнистые до плеч густые волосы, расхристанная борода, наглый жестокий взор. Всякая мелочь имела сейчас значение, было в нем еще что-то тягучее, горькое… в складке рта, почти невидимое, еле уловимое — злой дух погибели, смерти… Люся нервно вскинулась и открыла глаза. Цвета моря. Глаза моря, вместившие все ужасы и страдания тех, кому не суждено вернуться на берег, чьи тела скормлены рыбам, либо растерзаны людьми, а кости рассеяны по дну. Капитан закурил, и в люськиных глазах вспыхнул отраженный огонёк.

Натан Моисеевич слабо пискнул; одному Богу известно как он выдержал Люськин взгляд и не умер от страха. Единственное желание — бежать! Но куда?! Ни звука, ни шороха, ни всплеска за бортом. Молчание!

Первым его нарушил капитан. Шумно прошелся по каюте и, не обратив внимания на мокрую одежду, развалился на стуле. Собственно, он и Натана Моисеевича не видел, будто и не было.

— Дай мне еще два дня! Не готова, — крикнула в отчаянии Люся.

— Не верю тебе! — капитан, не вставая, закинул ноги на койку и пнул Натана Моисеевича: тот очутился на полу; быстро сообразив, что к чему, пополз к выходу. Он ждал удара, по спине или голове, вот сейчас его схватят за волосы, вырвут язык, отрежут уши, отрежут хуй, выебут в жопу, заставят есть говно и сосать у всей команды, проткнут, подвесят на мачте, вот сейчас… во рту пересохло, перегорело…

— Натан Моисеевич! — подлетела напуганная медсестра и, скинув халат, набросила сверху, — вставайте, давайте помогу, вам плохо, что случилось?

Натан Моисеевич еще немного поползал и, наконец, увидел перед самым носом знакомые туфли на стоптанных каблуках, треснувшие квадраты линолеума… дешевые чулки… Согласно кивая, позволил себя поднять; медсестра беззастенчиво потрогала голый член и застегнула халат на все пуговицы.

— Поезжайте домой, я вызову машину, вам необходимо отдохнуть.

Натан Моисеевич все еще был в ступоре.

— Ниночка, да, конечно, отдохнуть… Ниночка, я предал свою любовь, только что, там…

— Эка невидаль, поспите — запоете по-другому.

— Ниночка, почему ты не замужем? — жалобно захныкал он.

— За кого выходить-то, Натан Моисеевич?

— Да хоть бы за меня, мне страшно…

— Вы женаты давно, сколько вас знаю… к тому ж, разве он все еще?.. — медсестра улыбнулась и опять потрогала мягкий член.