Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская - Борис Мансуров

И другие строки этого стихотворения Боря потом часто повторял во время наших вечеров, когда после смерти Сталина я вернулась из концлагеря. Мне запрещено было жить в Москве до получения постоянной работы. Я поселилась в Измалкове в бревенчатом домике у Полины, недалеко от Большой дачи, как хотел Боря.

Я до весны с тобой останусьГлядеть в бревенчатые стены.Мы никого не водим за нос —Мы будем гибнуть откровенно.

Когда Боря приходил ко мне утром, я часто отворяла двери, одетая в любимый им японский халат с длинным хвостом и кистями. И эта деталь увековечена в стихотворении «Осень». Потом случился такой эпизод с этим стихотворением. Когда Боря подготовил окончательный вариант рукописи романа с подборкой стихов Юрия Живаго и предал мне для оформления, я удивилась, не обнаружив в «Осени» строк о «нас одних на даче» и «мы будем гибнуть откровенно». На мой удивленный вопрос «Ты же сам мне постоянно повторяешь эти строки? Они ведь тебе нравятся!» Боря говорит:

— Да, но надо чем-то жертвовать для конспирации.

С улыбкой ему замечаю:

— Но остались еще более компрометирующие строки: «Ты так же сбрасываешь платье».

Боря с серьезным видом и недоумением отвечает:

— Ну, знаешь, Олюша, это свыше моих сил. Да и Юра категорически возражал.

Мы счастливо рассмеялись. Как мне рассказывали, «Осень» любят читать на встречах памяти Пастернака такие почитатели его поэзии, как Андрей Вознесенский и Евгений Евтушенко[86].

ОСЕНЬ

Я дал разъехаться домашним,Все близкие давно в разброде<…>Мы здесь одни с тобой на даче,Все разбежались врассыпную.Я рано в стол работу прячуИ в мыслях нашу ночь рисую.

Я до весны с тобой останусьГлядеть в бревенчатые стены.Мы никого не водим за нос,Мы будем гибнуть откровенно.<…>Привязанность, влеченье, прелесть!Рассеемся в сентябрьском шуме!Заройся вся в осенний шелест!Замри или ополоумей!

Ты так же сбрасываешь платье,Как роща сбрасывает листья,Когда ты падаешь в объятьеВ халате с шелковою кистью…

Ольга Ивинская пишет в своей книге:

«Раздался вечерний звонок Пастернака. Соседка с нижнего этажа[87] позвала меня к телефону.

— Я должен <…> сказать: первое <…> мы должны перейти на „ты“, а второе — я люблю тебя, <…> и сейчас в этом вся моя жизнь».

Это был период долгих объяснений и вечерних блужданий Пастернака и Ольги по московским улицам и переулкам. Пастернак говорил, а Ольга как завороженная слушала его слова о любви. Он рассказывал, что они уже давно не живут с Зиной как муж и жена. Поэт говорил: «Моя любовь к тебе вернула меня в поэзию и дала силы по-новому писать роман, который станет главным итогом всей моей жизни».

Ольга Всеволодовна вспоминала:

— Его слова слушала как во сне. Я даже иногда удивленно оборачивалась — посмотреть, кому это говорит слова любви идущий рядом со мной любимый с юности поэт. Пришла домой растерянной и околдованной.

Из книги Ивинской:

С беспощадностью к самой себе написала письмо-исповедь о своей жизни. О двух уже ушедших в мир иной мужьях, о маме, проведшей три года в лагерях, о моих детях и трудной, безрадостной жизни. И вот судите сами, писала я в том письме, что я могу ответить на ваше «люблю», на самое большое счастье в моей жизни.

Прочитав мою исповедь, Борис Леонидович поздно вечером вызвал меня к телефону, голос его был очень взволнован:

— Олюша, я люблю тебя. Эта тетрадка всегда со мною будет, но ты мне ее должна сохранить, поскольку я не могу оставлять тетрадку дома, ее могут там найти.

Эту тетрадку у меня отняли органы при аресте.

В один из дней на Потаповском восьмилетняя Ирочка с детской непосредственностью прочитала Борису Леонидовичу его стихотворение:

Вы заняты вашим балансом,Трагедией ВСНХ,Вы, певший летучим голландцемНад трапом любого стиха…

Боря смахнул слезу и поцеловал Иринку:

— Какие у нее удивительные глаза! Ирочка, посмотри на меня! Ты так и просишься ко мне в роман!

Внешний облик Катеньки, дочки Лары из романа «Доктор Живаго», — это внешность моей Иринки: «В комнату вошла девочка лет восьми с двумя мелкозаплетенными косичками. Узко разрезанные, уголками врозь поставленные глаза придавали ей шаловливый и несколько лукавый вид. Когда она смеялась, она их приподнимала».

К Иринке Борис Леонидович был особенно привязан[88], приходил, чтобы с ней идти на прогулку, покупал подарки, делал подарки и моему маленькому сыну Мите.

Говоря о стихотворении «Объяснение», Ольга Ивинская поясняла, что в их отчаянных беседах во время поздних прогулок Пастернак говорил: «Я не могу уйти и оставить сына Леню. Мой разрыв с первой женой[89] уже привел к страданиям старшего сына Евгения. Рожденный от нелюбви, он отмечен болезненной кожей и веснушками».

— Не раз мы с Борей расставались, казалось, навсегда, — вспоминала Ивинская, — но через несколько дней вновь соединялись — просто уже не могли жить друг без друга!

ОБЪЯСНЕНИЕ

Жизнь вернулась так же беспричинно,Как когда-то странно прервалась.Я на той же улице старинной,Как тогда, в тот летний день и час.<…>Женщины в дешевом затрапезеТак же ночью топчут башмаки.Их потом на кровельном железеТак же распинают чердаки.<…>Я опять готовлю отговорки,И опять все безразлично мне,И соседка, обогнув задворки,Оставляет нас наедине.<…>Сними ладонь с моей груди,Мы провода под током,Друг к другу вновь, того гляди,Нас бросит ненароком.

Пройдут года, ты вступишь в брак,Забудешь неустройства.Быть женщиной — великий шаг,Сводить с ума — геройство…

Из моих бесед с Ольгой Всеволодовной:

Весна действовала на нас, как и на всех влюбленных в мире. Мы постоянно стремились друг к другу, и о наших встречах уже шла молва по Москве и за ее пределами. Но нас ничто не могло остановить от близости, поцелуев при всяком удобном случае в улочках и тенистых уголках города, куда мы забредали, увлекшись рассказами Бориса Леонидовича о его жизни и планах зарождавшегося романа. Наши частые свидания стали предметом резких разговоров Бори с Зинаидой. После мерзкой статьи Суркова в марте 1947 года, заклеймившего «несоветское» творчество Пастернака, писательское окружение стало сторониться Бориса Леонидовича.

Однажды он в гневе сообщил, что Зинаида требовала прекратить «старческие шашни» со мной и написать примирительное письмо в газету, чтобы не вызывать гнева властей, которые отлучат от издательств. «И на что тогда жить и содержать дачу?» — возмущалась Зинаида. Заместитель главного редактора «Нового мира» Кривицкий стал мне советовать учить уму-разуму Пастернака, как писать нужные советской власти произведения. Я ему резко ответила, что им самим надо учиться у Пастернака, в том числе и порядочности — не делать плагиатов с его стихов. Он помнил наше с Лидией Чуковской возмущение, когда Симонов, не опубликовав стихотворение «Зимняя ночь», стал использовать образ «свеча горела» в своих стихах.

В своей книге Ольга Ивинская пишет:

Гонения на меня и травля со стороны Кривицкого не заставили себя долго ждать, и вскоре я, по совету и настоянию Пастернака, ушла из редакции. Видимо, постоянное давление шло и на Борю. Во время болезни сына Лени Зинаида потребовала от Бориса Леонидовича дать клятву, что он порвет со мною.

И вот 3 апреля 1947 года после отчаянного разговора в моей комнатушке на Потаповском Борис Леонидович решил, что не имеет права на любовь. Я не должна отвлекать его от старой колеи жизни и работы, но «заботиться обо мне он всю оставшуюся жизнь обязательно будет». Ночь моя была тревожной: я видела, в каком отчаянном состоянии уходил Борис Леонидович с Потаповского. Мои домашние еще днем уехали к родственникам в Покровское-Стрешнево. Лишь под утро я задремала, а в шесть часов утра раздался звонок в дверь. На пороге стоял Боря в слезах. Мы обнялись, и он сказал: «Нет, я без тебя не смогу жить!»

С этого момента мы считали 4 апреля 1947 года днем нашего «бракосочетания». Утром этого дня Боря написал мне на красной книжечке своих стихов: «Жизнь моя, ангел мой, я крепко люблю тебя. 4 апр. 1947 г.».