Повесть Белкиной - Наталья Рубанова

– Можно – что? Умирать? Но я боюсь даже этого, я еще молода…

– Концентрат прожитых лет независим от их количества. Не глупи, – Гусыня снова поежилась. – К тому же, твоя крошечная «жизнь» – вовсе не Жизнь! Девять месяцев ты сидела в матке, какое-то время проведешь снаружи… Но не это Жизнь! Глупо бояться того, чего не знаешь… А ведь ты НИ-ЧЕ-ГО не знаешь…

Женщина Без Кожи покачала головой:

– Иногда мне хочется знать поменьше…

Гусыня рассердилась:

– Не то, не то знание! Не тому училась! Ты глупа, если боишься смерти: она, хоть и имеет обличье зла, не есть зло!

Женщина Без Кожи вздохнула:

– Но что останется после меня? И как… скажи… как? Мне больше не чуять запахов? Не слышать чаек? Не?… – она замялась.

– Не забегай вперед, – нахмурилась Гусыня. – То, что останется после тебя, уже не будет твоим. И от этого тебе не станет ни хорошо, ни плохо. А насчет запахов… – Гусыня как-то странно посмотрела на Женщину Без Кожи. – Эта твоя излишняя тяга к ощущениям… Но ты так и не поняла, что ЛУЧШЕЕ УДОВОЛЬСТВИЕ – ОТСУТСТВИЕ ПОТРЕБНОСТИ В НЕМ. Потому что любое наслаждение вызывает желание повторения. Еще, еще, еще… Удвоения, удесятирения. А когда ничего не получается, страдаешь. Все просто! Не суетись. Куда несет тебя? Куда заносит? И зачем – горы? Пустыни разве не хватило? Потом чуть не захлебнулась… – Гусыня снова нахмурилась. – Ведь только от тебя зависело, принять или отвергнуть какое-то влияние!

– Но я любила! – крикнула Женщина Без Кожи, и где-то далеко, в глубине зрачков, появился тот самый огонь, ради которого жили раньше на Земле.

– Кого? – Гусыня даже отвернулась.

– Какая разница! Любила! – Женщина Без Кожи покраснела даже изнутри.

– И что дала тебе твоя л ю б о в ь? – Гусыня не поворачивалась.

– Сначала – счастье. Вспышку абсолюта. А потом… – потом страдание.

– Страдание – это предупреждение. Но ты и этого не хотела понять!

– Что, что я могла сделать? Они застудили мне солнечное сплетение! Я мерзла несколько летоисчислений… Превратилась в сосульку! Почти умерла… Но Они застудили его не окончательно, оставив – по забывчивости? специально? – жалкий клочок. Это еще хуже… Это ведь мое единственное живое место! Заживо замурованное, и…

– Оставь сантименты, – поморщилась Гусыня. – Забудь все, что тебе когда-либо говорили. Не жди чуда извне, раскопай изнутри. И никогда не забывай: нужно быть способной что-то дать, чтобы к тебе шли.

– Я отдавала слишком много, я…

– Не совсем то, что следовало. Ты заменяла истинное чувство привязанностью и чувственностью.

– Но что же мне делать? – угольно-черные глаза Женщины Без Кожи безнадежно заглядывали в желтую муть глаз Гусыни.

– Что делать? То, чего ТЫ действительно хочешь.

– Я? – удивилась Женщина Без Кожи.

– Да не «ты», – Гусыня стукнула ее крылом по голове, а ТЫ, – и им же указала на живот. Понимаешь?

Женщина Без Кожи кивнула. Гусыня же, не убирая крыла с живота, продолжала:

– Во-первых, расслабься. Я почти уверена, что ты никогда в жизни не делала этого…

– Но я любила! – перебила ее Женщина Без Кожи, и слезы полились по голым жилам.

– Ну и что? – усмехнулась Гусыня. – Любить мало. Нужно уметь и обратное. Только хладнокровие дает спокойствие. Только спокойствие – расслабление. Все в одном: знать именно ЭТУ секунду. Ты не жила. Только собиралась или вспоминала. Ты отнимала у себя самое ценное и единственно возможное – НАСТОЯЩЕЕ!

– Значит, – сказала Женщина Без Кожи, – если я перестану заглядывать вперед и любить, мне не будет больно?

– Если ты перестанешь любить, ты умрешь. И еще: НЕ БОЛЬНО ЛИШЬ ТОГДА, КОГДА НЕ ЧУВСТВУЕШЬ. Поэтому, перестань чувствовать.

– Но ты сама себе противоречишь, – удивилась Женщина Без Кожи. – Я все проанализировала…

– Нельзя ничего проанализировать! А неизбежное принимай равнодушно… – Гусыня зевнула.

– Но меня окружали не те!

– Люди, неприятные тебе, встречаются лишь для того, чтобы ты действительно научилась любить. Твои собственные «заповеди» приняли обманчивое обличье истин. Запомни: нет беды кроме той, которую ты назовешь бедой сама.

– Но что же мне делать?! – простонала Женщина Без Кожи, уже походившая на туго натянутую тетиву лука.

– Расслабься, – спокойно ответила Гусыня. – И перетерпи то, что уже не можешь исправить.

– Но что есть «расслабление»?

– Когда ты почуешь его, ВСЕ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО, ПРИДЕТ САМО.

– Но… – фраза обрывается на полуслове.

Грот куда-то исчезает, и она видит себя – сверху, издали – сидящей на краешке ванны.

…Вот кто-то долго бьет ее по щекам, брызгая в лицо водой.

…Вот она открывает глаза:

– Ты откуда-то… – Женщина В Коже почти не удивляется. – Но откуда ты?

– Без тебя еще хуже, – вздыхает кто-то.

– Расслабься! – отмахивается Женщина В Коже, и начинает тихо смеяться.

Сто тринадцатое ноября

Жду, когда раздастся звонок в дверь. Полночь, не Золушка, сегодня. Так складываются живые слова. Все остальные – клоны. Если им не дано… По привычке не дописываю глагол.

Эти-то клоны и опошлили. А она есть. Так слышно? Она есть! Впрочем, не так уж важно, чтобы непременно все и слышали, но я почему-то продолжаю доказывать собственное отличие от хромой обезьяны: она вертится, да-да! Земля вертится вокруг своей Любви. Синоним – ось.

Можно (не) верить. А можно – кофе. До двенадцати совсем чуть, совсем крошка… После этого абзаца последуют обвинения в банальности. Абзац захотят вырезать. А мне нравится. Мне в нем легко. В нем любовь.

Не отдам!

– Нам надо высыпаться, – сказала утром Женщина, Прикидывающаяся Мной.

– Надо, – согласился очередной Мудант, Прикидывающийся Мужчиной: так мы начали высыпаться на пол – с периодичностью отсутствия логики в процессе.

Днем Женщина, Прикидывающаяся Мной, спросила Муданта, прикидывающегося Мужчиной:

– Как я выгляжу?

– Как Женщина, попавшая под дождь и выпившая бутылку пива, – ответил тот, почесав затылок.

– Как могу, так и выгляжу, – она тоже почесала затылок, стряхнув на асфальт остатки вида.

Прикидывающиеся Людьми шли, наступая на асфальт. Асфальт корчился и плавился, строя свои собственные асфальтовые рожи: они были такие разные – рожи на асфальте!

Я наблюдала за Женщиной, Прикидывающейся Мной: она была коротко – под мальчика – стрижена, и явно косила под девочку. Шла, слегка покачиваясь. Несла на плечах несколько невразумительных десятков. Видимо, занятие это порядком утомило ее – я даже заметила, как Женщина в чем-то прогнулась – хотя, еще не окончательно.

Я тронула ее за плечо: она удивленно посмотрела прямо на меня, но меня не увидела, и обернулась поэтому на Муданта: он не косил под девочку, но казался порядком прогнувшимся – впрочем, тоже не окончательно.

Прикидывающиеся Людьми двигались несинхронно: она – маленькими шагами, он – большими. Иногда их движения пересекались, и между ними происходил следующий разговор, опущенный по причине отсутствия смысла:

– …

– …

Когда движения размагничивались, они замолкали.

Я с интересом наблюдала за Женщиной, Прикидывающейся Мной уже достаточно долго и каждый раз удивлялась, как она тянет на себе очередного Муданта, Прикидывающегося Мужчиной. Иногда это проходило более, иногда – менее экологично, иногда – не проходило вообще.

Муданты приходили и уходили, их приглашали и выгоняли, а она – Женшина, Прикидывающаяся Мной – оставалась, впрочем, раз от раза прикидываясь все хуже и хуже – этот переходный период от муданта к муданту осложнялся, и прежний прикид неизбежно приходилось заменять на неизбывный суррогат. Но, впрочем, она была еще ничего – даже в этом фальшивом прикиде.

Прикидывающиеся Людьми, тем временем, подходили к Человечьему жилью. Человечье жилье было блочным и хорошо прослушиваемым: вот только некому оказывалось его простучать или пропальпировать.

Женщина, Прикидывающаяся Мной, теряла терпение. Мудант же, Прикидывающийся Мужчиной, терпения не терял.

Вечером я подсела к ним, на кухню: Мудант ел макароны, как кровью, залитые острым соусом «Чили». Его второе «Я» было полностью поглощено процессом пережевывания и переваривания. Женщина, Прикидывающаяся Мной, заливала мюсли соком, но вместо процесса пережевывания и переваривания занималась поиском синтеза мудантности как явления природы. Женщина выделяла некие общие классификационные признаки мудантства, но обозначить их словами почему-то не решалась – видимо, под вечер у нее не оставалось слов. Женщина, Прикидывающаяся Мной смотрела, как Мудант методично двигал челюстями.

Ночью они отворачивались друг от друга; Мудант даже не храпел, а Прикидывающаяся Мной даже не плакала.