Под чужим именем - Валерий Горшков

– Ладно, погодь, – внимательно оглядев Корсака с головы до ног, нехотя буркнул новгородец. – Щас скат прикручу, и поедем.

– Давай помогу, – предложил Слава. – Закину пустое колесо в кузов.

– Ну, валяй, – чуть улыбнулся парень.

Так и договорились. Проблема транспорта решилась на редкость легко.

До нужного места доехали быстро. Водила – его звали Олесь – попался разговорчивый и, похоже, был рад что хоть какую–то короткую часть пути до Новгорода рядом будет попутчик. О себе Слава предпочел не распространяться, в основном слушал, время от времени задавая вопросы и вынуждая словоохотливого шофера продолжать монолог. Пусть себе болтает, если человеку так нравится…

Наконец дорога сделала крутой поворот, и впереди показался знакомый холмик. Приехали.

– Вот здесь, у кривой березки, останови. Спасибо, брат. – Протянув мятую купюру, Ярослав подождал, пока она исчезнет в кармане водительской спецовки, обменялся с задымившим всю кабину говоруном коротким рукопожатием, спрыгнул на асфальт, едва не вскрикнув от молнией полыхнувшей боли в ноге, захлопнул дверь «полуторки» и, заметно прихрамывая, заковылял по пыльной грунтовке. Сегодня – выходной, лекций в университете нет, значит, Сомов в деревне. Не любил профессор город, при первой же возможности уезжал на природу, в Метелицу. Хотя…

В поведении Ботаника тоже случались странности. Не часто, может, раз в месяц, а то и реже. Имея крепкое, богатырское здоровье – уж Слава знал это как никто другой! – Леонид Иванович вдруг звонил в университет, сказывался больным и – таинственным образом исчезал на два–четыре дня. Затем, как ни в чем не бывало, снова возвращался и приступал к чтению лекций. Однажды, в самом начале их знакомства, узнав, что Сомов заболел, Слава после занятий купил яблок и поехал к нему в деревню. Но нашел дом профессора пустым. Сэнсэй объявился в аудитории лишь спустя трое суток, и Ярослав не удержался, рассказал о своем визите к мнимому больному. На что нахмурившийся Сомов ответил:

– Ты прав. Я действительно не болел. Мне просто нужно было срочно отлучиться по личным делам… Давай условимся на будущее – без предварительной договоренности не приезжай. Без обид, ладно? Мало ли что да как…

С тех пор ловко прикидывающийся рассеянным неумехой Ботаник несколько раз повторял этот трюк с липовой простудой, исчезая на несколько дней, но Слава уже никогда не задавал сэнсэю вопросов. Мало ли какие у Сомова могут быть дела. Хотя, положа руку на сердце, Корсаку было по–человечески интересно. И он не отказался бы однажды услышать из уст сэнсэя об истинной причине его регулярных отлучек. Но тот молчал. Значит, так нужно…

До деревни Слава дошел, кусая губы и скрежеща зубами. Порезанные ступни полыхали огнем и, кажется, воспалились от попавшей в свежие раны грязи с чужих говнодавов. Не спасало даже самовнушение. Японские шпионы–невидимки, по словам Леонида Ивановича, владели этим трудным искусством до такой степени, что могли, даже лишившись в бою руки, долгие дни пути до дома заставлять себя не терять сознание и не обращать внимания на боль. Так что до величия духа самураев Славе Корсаку, целеустремленно идущему по пути воина, еще так же далеко, как пешком задом наперед– до Страны восходящего солнца. Но он не собирался останавливаться. Ни в прямом, ни в переносном смысле.

Покачнувшись и задев бедром вечно распахнутую, вросшую в землю калитку в покосившемся заборе и поднявшись по скрипучим ступенькам на крыльцо профессорского дома, Слава громко постучал в дверь. Силы окончательно покинули его. Колени подкосились. Беглец медленно опустился на черные от старости доски, прислонился спиной к бревенчатому срубу и закрыл глаза.

Хоть конец света трубите и покажите, где переждать – больше он не сделает ни шага!..

Дверь открылась не сразу. Ботаник, явно оторванный от завтрака, а потому активно работающий челюстями, едва увидев своего ученика – измученного, мокрого от пота, изодранного, пребывающего в полуобморочном состоянии, с провалившимися глазами, под которыми залегли черные круги, к тому же обутого в явно чужие кошмарные ботинки, – без лишних слов подхватил Славу, помог подняться и завел в дом. Не забыв при этом сторожко оглядеться. Пусто.

– Иваныч… – Ярослав открыл глаза, встретился взглядом с сэнсэем и принялся сбивчиво, то торопливо, глотая слова, то делая долгие паузы, рассказывать профессору историю своих злоключений, начиная с вызова к ректору, беседы с капитаном НКВД и известия об аресте мамы и заканчивая поездкой на грузовике. Сомов молчал, хмуря брови. Когда переступали через высокий порог между сенями и горницей, из–под рубашки споткнувшегося Корсака с глухим стуком выпал револьвер. Сомов поднял его, играя желваками, и спрятал себе под ремень. Осторожно усадил Славу на стул, сразу дал напиться холодной колодезной воды, после чего присел на корточки и помог избавиться от едко смердящих, покрытых пылью ботинок пьяницы.

Увидев покрытые коркой запекшейся крови, распухшие, изрезанные подошвы, нахмурился, осторожно стянул рваные носки, затолкал их в ботинки и вынес на двор. Бросил на периодически сжигаемую мусорную кучу за сараем. Принес из сеней какой–то веник – пук сушеной травы, снял с вбитого в стену гвоздя железный таз, тщательно вымыл руки в рукомойнике, плеснул в таз горячей воды из стоящего на печи чайника, бросил пучок сушеной травы, чуть разбавил холодной водой, чтобы не сильно жгло, и заставил продолжающего свой путаный рассказ Славу, скрипя зубами, опустить в таз ступни. Помогло. Когда рассказ был закончен, Корсаку стало чуть легче. Боль мало–помалу отступала. Но было совершенно очевидно, что несколко дней ему придется провести лежа в постели. О возможности заражения он предпочитал не думать. Ближайщие сутки все окончательно расставят по местам – или обойдется, или… или начнется горячка, а значит – дело дрянь и без врача не обойтись.

Впрочем, оно и без горячки уже дрянь. Дрянней некуда. Нет выхода. Тупик.

Только сейчас Слава вдруг со всей остротой осознал, как сильно он подставляет вынужденного помогать ему – тройному убийце – Леонида Ивановича. И мысленно выругал себя самыми последними словами за эгоизм. Но… куда еще он мог пойти, куда приткнуться в этом огромном мире? У кого просить совета – как жить дальше?!! Не считая мамы, Ботаник был для Славы единственным настоящим другом. Почти отцом. И Слава верил – сэнсэй поможет. Его гениальный разум найдет единственно возможный выход из тупика. И никогда не посоветует ему добровольно сдаться. Смерть в любом случае неизбежна. Так не лучше ли принять ее как можно позже, до последнего удара сердца оставаясь свободным? Ответ очевиден.

Выхода нет только из гроба. Пока ты жив и дышишь – он есть. А пресловутое «отсутствие выхода» – это не что иное, как выход, который сегодня нам не слишком нравится.

– Извини, что я приехал, Леонид Иваныч, – прошептал Ярослав, он почему–то стал говорить профессору «ты», но это обоих не смущало. – Но мне некуда больше податься. Совсем. – Он с надеждой посмотрел на хмурого, задумчивого сэнсэя. Он искал понимания и поддержки. И он их получил.

– Тебе не в чем себя винить. Ты все сделал правильно, – наконец заговорил Сомов. – Ты поступил так, как должен был поступить. Если бы на месте тех трех уродов… особенно меченого… оказались другие урки, их можно было бы оставить жить… И, ничем не рискуя, вызвать милицию. Но оказались те, что оказались. Меченый, ловко задвинув байку про жену и детей, едва не похоронил тебя в проходняке. Лысый вообще оказался настолько глуп и злопамятен, что рискнул поквитаться за проявленное к нему, гнусному ворюге, неслыханное снисхождение. Третий – тот, что открыл замок – получил случайную пулю от своего, и в этом тоже есть своя закономерность. Что же касется сержанта… когда ты оказался прижат к стене – у тебя просто не было иного выхода. Все, что тебе было нужно, – это свобода. И я уверен, если бы ты мог стрелять, как американский ковбой, ты бы наверняка ограничился тем, что прострелил бы ему руку с пистолетом. После чего спокойно бы скрылся. Ведь так?

Корсак кивнул.

– Но ты – не снайпер. Так что не в чем себя винить. Просто так сложились обстоятельства.

– И с мамой?!! Тоже обстоятельства?!! – не удержавшись, с жаром выпалил Слава. И тут же пожалел о сказанном. При чем тут Ботаник? Арест мамы и ее нелепое обвинение в воровстве по указу «семь–восемь» не является стечением обстоятельств. Это – умысел. Холодный. Расчетливый. Гнусный.

– Нет, – словно читая его мысли, качнул головой Леонид Иванович. Скулы его напряглись. – Это уже не обстоятельства, Слава. Это – молот преступной власти, дрожащей от страха перед своим собственным народом и потому уничтожающей всякого, на кого упадет тень подозрения. Кто кинул тень и достоверно ли обвинение против него – уже не важно. Первым делом – растоптать, на всякий случай. А уже потом разбираться, что к чему. Или не разбираться. Просто забыть. Людей у нас в стране много. А людоед – один…