Александр Башлачёв: исследования творчества - Сергей Васильев

Такое слово рождается в муках (см. песню «Тесто») и с болью, криком, молитвой прорывается к людям.

Очевидно, что библейские образы в поэзии Башлачёва — это не притянутые за уши готовые символы, чтобы «углубить» посредственную мысль, как это нередко бывает, а творимое, рождаемое в муках Слово.

Боль поэта за ту страну, где «Бог умер» (Ф. Ницше), где Его вдова, Россия, обречена на страдания и вечный пост, — в следующей песне:

Засучи мне, Господи, рукава.Подари мне посох на верный путь.Я пойду смотреть, как Твоя вдоваВ кулаке скрутила сухую грудь.

В кулаке скрутила сухую грудь,Уронила кружево до зари.Подари мне посох на верный путь!Отнесу ей постные сухари.

Отнесу ей черные сухари.Раскрошу да брошу до самых звезд.Гори-гори ясно! Гори…По Руси, по матушке — Вечный пост.

Так как Имя Имен стало судьбой России, то в следующей песне цикла «распинают» уже не Христа, а Россию-вдову, ей уготован «вечный пост».

Поэт, любя и страдая, несет ей «постные сухари». Для русского человека сушить сухари — готовиться к тюрьме, есть сухари — нищенствовать, а еще их носят на могилу… Во всех крайних горестях выручают черные сухари. Раскроем метафору — стихи. Горести посылает Бог, а «сухари» (стихи) носит поэт.

Эта песня — отчаянный вызов Богу, безрассудное требование «посмотреть» на страдания Руси-вдовы, потом — на унижения России-сестры. В словах и интонациях песни — мучительное, скрытое обвинение.

Завяжи мой влас песней на ветру,Положи ей властью на имена.Я пойду смотреть, как Твою сеструКроют сваты втемную, в три бревна.Как венчают в сраме, приняв пинком.Синяком суди да ряди в ремни.Но сегодня вечером я тайкомОтнесу ей сердце, летящее с яблони.

В метафорах вдовы и поруганной сестры есть общее значение жертвы и родственности Творцу, поэтому они как бы заполняют семейные ниши в сакральных отношениях «Отец — Сын».

Откуда такие страшные образы («кроют сваты втемную, в три бревна», «как венчают в сраме, приняв пинком» и др.)? Подобной русской крайности удивляется и герой из повести другого русского гения:

«— Да-а, хороши, нечего сказать! Доброта неописанная! Историю почитаешь — волосы дыбом станут: брат на брата, сват на свата, сын на отца, вероломство да убийство, убийство да вероломство… Былины — тоже одно удовольствие: „распорол ему груди белые“, „выпускал черева на землю“… Илья, так тот своей собственной родной дочери „ступил на леву ногу и подернул за праву ногу“… А песни? Все одно, все одно: мачеха — „лихая да алчная“, свекор — „лютый да придирчивый“, „сидит на палате, ровно кобель на канате“, свекровь опять-таки „лютая“, „сидит на печи, ровно сука на цепи“, золовки — непременно „псовки да кляузницы“, деверья — „злые насмешники“, муж — „либо дурак, либо пьяница“, ему „свекор-батюшка вялит жану больней бить, шкуру до пят спустить“, а невестушка этому самому батюшке „полы мыла — во щи вылила, порог скребла — пирог спекла“, к муженьку же обращается с такой речью: „Встань, постылый, пробудися, вот тебе помои — умойся, вот тебе онучи — утрися, вот тебе обрывок — удавися“… А прибаутки наши, Тихон Ильич! Можно ли выдумать грязней и похабнее! А пословицы! „За битого двух небитых дают“… „Простота хуже воровства“…»[46].

Лирический герой Башлачёва «узрел не зря» этот корень зла в русской душе, он понял причину страданий России-вдовы, поругания России-сестры (в другой песне — печального конца Ванюши), поэтому обращается к Богу с почти покаянными словами:

Коротки причастия на Руси.Не суди Ты нас. На Руси любовьИспокон сродни всякой ереси.

Испокон сродни черной ереси.На клинках клялись. Пели до петли.С кем ни куролесь, где ни колеси,А живи, как есть — в три погибели.

Это покаяние кончается такой же отчаянной мольбой:

Как в глухом лесу плачет черный дрозд.Как присело солнце с пустым ведром.Русую косу правит Вечный пост.Храни нас, Господи! Храни нас,Покуда не грянул гром!

Как искали искры в сыром бору.Как писали вилами на Роду.Пусть пребудет всякому по нутру.Да воздастся каждому по стыду.

Но не слепишь крест, если клином клин,Если месть — как место на звон мечом,Если все вершины на свой аршин,Если в том, что есть, видишь, что почем.

Но серпы в ребре да серебро в ведреЯ узрел не зря. Я — боль яблока.Господи, смотри! Видишь, на зареДочь Твоя ведет к роднику быка!

Молнию замолви, благослови!Кто бы нас не пас, Худом ли, Добром…Вечный пост, умойся в моей любви!Небо с общину,Все небо с общину.Мы празднуем первый Гром.

Последние строки апокалипсичны — предвестники начала конца.

Песня «Вечный пост» строится на переосмысленных евангельских и фольклорных образах. Однозначно истолковать метафоры Башлачёва нельзя, потому что они «туго завязаны» («Слыша B. C. Высоцкого»), то есть переросли в символ, а символ, в высшем его понимании, нужно не анализировать, а чувствовать и слушать, как музыку[47]. «Имеющий уши да слышит» (Откровение от Иоанна). «Имеющий душу да дышит» (Башлачёв). Постижение вопроса, как[48] созданы оригинальные метафоры Башлачёва, не должно быть самоцелью, важнее, пожалуй, понять — зачем.

Чтобы узнать, как отвечал себе на этот вопрос А. Башлачёв, можно вернуться в начало статьи и перечитать отрывок из интервью. Можно вспомнить слова другого поэта XX века: «Живое слово разбудит уснувшую душу»[49]. Такое «зачем» актуально сейчас, как никогда.

Башлачёв видел роль поэта в том же: будить уснувшие, греть замерзшие души. В этом плане песня «Тесто» — продолжение цикла — есть притча, говорящая о подобной чудодейственной силе Слова:

Когда злая стужа снедужила душуИ люта метель отметелила тело,Когда опустела казна,И сны наизнанку, и пах нараспашку —Да дыши во весь дух и тяни там, где тяжко —Ворвется в затяжку весна.Зима жмет земное. Все вести — весною.Секундой — по векам, по пыльным сусекам —Хмельной ветер верной любви.Тут дело не ново — словить это Слово,Ты снова, и снова, и снова — лови.Тут дело простое — нет тех, кто не стоит,Нет тех, кто не стоит любви.

Далее следует диалог с Тем, Кто завещал, но не научил, как «возлюбить ближнего своего».