Новоземельские рассказы - Яков Кальницкий

— Ну, ты, Собачья смерть! Пошел ко двору!

И здоровенный зверь покорно поджал хвост, зажмурил глаза и виновато затрусил в сторону. Потом всю дорогу он следовал издали за нами; косой его взгляд упирался в меня всякий раз, когда я оборачивался.

Вскоре мы сидели в теплой комнате и пили чай. Молодые хозяева чинно угощали меня лепешками, соленой рыбой и усердно наполняли мою объемистую чашку.

— Вася, как ты, дружок, собаку назвал?

— Какую собаку?

— Да вот эту, большую, серую, злую...

— Ах, эту? Ну как же еще?! Собачья смерть... Так и зовется. Собака справная, работящая... И не злая. Только чужих собак не любит. Как за горло схватит, так и конец — загрызет насмерть. Оттого так и кличут.

Дальше беседа пошла о делах и заботах, о планах и надеждах.

Оказалось, что молодые хозяева сами вчера только вернулись домой из школы. Учатся они в Белушьей губе, за триста километров от своего становища. Там и живут в интернате весь школьный год. А теперь вот моторный бот артели привез их домой на летние каникулы, а дома — никого. Все население уехало в Безымянную губу собирать кайровые яйца... Но ребят это не смущает, — провизии хватит, вдвоем нескучно, и промышляют мелкокалиберной винтовкой изрядно (Васька взял трех гусей, Володька убил пятерых), — а через пару, другую дней вернутся родители...

Гораздо больше их волнует отсутствие письма от шефов, школьников Новочеркасска. В десятый раз Володя принимается за перечисление обстоятельств их короткой переписки.

— В прошлом годе с первым пароходом... — и т.д.

— Худо дело, — заканчивает он, — и они писали, и мы отписывали, чтобы под честное пионерское слово крепкую связь держать, а теперь они не прислали... Вот тебе и связь.

— Ладно, — говорит Вася, наливая мне пятую чашку чая, — свяжемся с харьковскими. Может харьковские поаккуратней будут...

В голубом небе висит огромный матовый фонарь. То полуночное солнце дремлет, заливая молочным светом дикий остров. Лед дымится под этими сонными лучами. Реки света, пенясь и бурля, стекают с глетчеров в серые воды пролива. Багрово-красные русла прокладывают себе путь к морю.

Молодые приятели примостились на моей койке и чинно сосут конфеты. Они терпеливо ждут, пока я разберусь в груде писем, которыми меня снабдили харьковские ребята. Мне нужно найти письмо от пионера, близкого по возрасту моим новым друзьям.

— Ну-ка, ребятки, кто из вас отличник?

— Оба, — отвечают они в один голос.

— Тут письмо одно... Видите на конверте? «Лучшему пионеру-отличнику Новой Земли»... Так и написано: «Лучшему»...

Они переглядываются. Володя смущенно тянет:

— Лучшему... Конечно, и мы отличники... Ну, — вздыхает он, — есть и получше.

Справедливое это замечание на миг смутило даже меня. Но выход нашелся:

— Ну да, лучшему... Не написано ведь «самому лучшему». А каждый отличник — лучший. Значит и вы лучшие. Не самые, конечно, а все-таки лучшие... Понятно?

Не без колебаний они признают, наконец, свое право на письмо. Я приступаю к чтению.

«Будьте готовы, ребята Новой Земли.

У нас весна. Все зеленеет. Цветут пестрые цветы. В саду мы катаемся на пони»...

— Чего? На чем катаемся? — перебивает Вася.

— На пони...

— Неправильно написано, — безапелляционно заявляет он. — На кони — должно...

— Да нет же, Вася, не на кони, а на пони... Лошадка такая маленькая...

— Собака! — решительно заявляет он. — На собаках катаются... не на пони...

— Ну, как же собака, когда лошадь?

— И лошадь — собака, и кони — собака, а если ездят на пони, значит — и пони собака. Понятно?

— Крепко, очень крепко, Василий. Ты который год в школе?

— Первой...

— Ну как же ты не понимаешь, что лошадь — не собака. Собака маленькая, а лошадь большая...

— Собачья смерть тоже маленький был... Я его кормил, и он вон какой вырос! Зимой нерпы будут, я его выкормлю, как этот дом станет!

Вася по-видимому исчерпал все свои доводы. Так и не узнав, поверил он мне или нет, я продолжаю чтение письма:

— «Вода в фонтане разноцветная от электрического света»...

— Это правильно, — кивая головой, подтверждает Вася. — Сказывал учитель про электричество...

— Во-на... электричество, — воскликнул Володя, — по плану и у нас скоро засветится...

«У нас лучший в мире дворец пионеров и октябрят, — продолжаю я читать, — я работаю в авиамодельном кружке. Работа очень интересная. Мои две модели пошли на выставку»...

— Моя залетела, так и не нашли... — вставил Володя.

«Я хочу быть летчицей... А вы? В прошлом году у меня был „неуд“ по украинскому. Но я подтянулась, и в этом году у меня все „отлично“, только один „хор“ по арифметике... Обещаю вам, ребята, под честное пионерское слово, что я перейду в четвертый класс на все „отлично“. И всегда я буду отличницей. Я живу очень хорошо. Пришлите мне в письме немножко оленьего моха... А если можно, то пришлите какого-нибудь живого зверенка. Я буду его воспитывать ... Жду ответа. Будьте готовы! С пионерским приветом, ученица третьего класса.

Валя Свидерская».

— Ну, как? Подходящее письмо?

Оба удовлетворенно тянут:

— Ничего, подходящее...

— Тогда вот что, ребята, мы снимаемся через пару часов... Валяйте письмо Вале писать, ответ...

— Поспеем, — говорит Володя.

Однако его торопливый шаг вовсе не соответствует медлительности речи. И как ни хочется ребятам казаться степенными мужиками, по тому, как гребут они, я вижу, что они спешат, что взволнованы письмом Вали Свидерской.

Прощальные гудки «Русанова» гремят, подхваченные эхом, среди гор. Кажется, что сотни пароходов заблудились в ущельях и молят о спасении. Якорная цепь ровно наматывается на барабан лебедки.

— Якорь стал!

— Есть выбрать якорь!

Корма описывает полукруг. Становище убегает в сторону. Дома точно проваливаются один за другим в воду.

Наш добрейший капитан Хромцов — бывалый моряк, начавший службу с юнги и к тридцати двум годам вышедший в капитаны дальнего ледокольного плавания, подставляет свое лицо новоземельскому ветру, как бы прощаясь с ароматами, мрачностью, туманами и блеском этого куска советской территории. Потом он подносит к глазам бинокль, обводит горизонт и берет на себя рукоять машинного телеграфа до отказа:

— Полный — вперед!

Трещины сглаживаются, точно горы внезапно помолодели. Горизонт за кормой расширяется. Все меньше на нем суши, все больше воды, света и серого простора.

Мерно рокочут машины, пена, точно взбиваемые сливки, бежит конусом от бортов и смыкается в шипящий след за кормой. Ледокол вошел в фарватер. В это время, когда мы впиваемся в даль вправо от курса, чтобы не проворонить банку у Черного камня, сзади, сквозь рокот и плески, летит слабый детский крик:

— Погодите! По-о-го-дите...

За кормой, в пене и солнечных бликах, болтается круглая лодчонка. В ней знакомые фигуры Васи и Володи. Они машут руками и в одной из рук я ясно вижу большой конверт.

— По-о-го-дите...

— Николай Иванович, — прошу я, — капитан, на минуточку только... Очень важно... Письмо у них...

Капитан Хромцов сначала ворчит, потом радушная широкая улыбка открывает его ровные белые зубы; лицо его светлеет, и он переводит рукоять телеграфа на «Стоп»...

Срываюсь с трапа, мчусь на корму... Вася сует в руки какую-то веревку, рискуя каждое мгновенье сорваться в кипящую воду. Володя тянется с конвертом в руках... Я перевешиваюсь через борт. Матросы держат меня за ноги; впопыхах я хватаю и то, и другое... Веревка натягивается, и между фигурами ребят вдруг возникает что-то лохматое, серое. Оно бьется, дергается, визжит и барахтается... Матросы спешат мне на помощь. Мы затягиваем серое тело на палубу и тут я узнаю у своих ног... полузадушенную Собачью смерть...

— Вале Свидерской! — кричит вдогонку Вася. — Пусть кормит тюлениной, будет лошадь...

Горы становятся все ниже и ниже и вскоре вовсе исчезают. На беспредельной поверхности царит солнце, все голубеет, и отдельные льдины, пришедшие с Карской стороны, сверкают как костры на немой глади моря.

Примечания

1

Нерпа и морской заяц — разновидности тюленей. 

2

Белуха — животное из семейства китовых. 

3

Шанежки, шаньги — местное название сдобных булочек.

4

Норд-вест — ветер с северо-запада.

5

Малица — полярная одежда из оленьего меха наподобие рубахи. Одевается мехом к телу.

6

Гарпун — метательный снаряд, похожий на копье. Бросают его на веревке.

7

Пимы—теплая, мехом наружу, обувь.

8