Незримое, или Тайная жизнь Кэт Морли - Кэтрин Уэбб

— Ты не можешь сделать меня несчастным, дорогая Эстер, — говорит Альберт, и в его глазах читается беспомощная мука. Минуту он смотрит, как она плачет, потом перекатывается на бок, придвигаясь к ней, и утирает ей слезы. Он, кажется, принял какое-то решение. — Что ж, хорошо. Ты не погасишь свет? — просит он.

Эстер потрясена, потому что слышит, как дрожит его голос. Она молча подчиняется.

Эстер ждет в темноте. Альберт придвигается еще ближе, так что касается ее всем телом. Она разворачивается к нему лицом, чувствует его близость, чувствует, как ее дыхание разбивается о его кожу, возвращаясь к ней теплом. Когда он целует ее, она подается к нему, прижимаясь губами к губам. Ей кажется, она сейчас задохнется. Комната кружится, и это чудесное, пьянящее чувство. Она обхватывает Альберта руками, растопырив пальцы, чтобы касаться его тела как можно больше. Перебирает его рубаху, мнет ткань, добирается до кожи и проводит руками, восхищаясь ее теплотой и гладкостью. Альберт дрожит от ее прикосновений. Она осторожно притягивает его все ближе и ближе к себе, пока он, едва не потеряв равновесия, не был вынужден лечь сверху. Держа его крепко-крепко, ощущая, как под тяжестью его тела из легких выходит воздух, она чувствует, как ее захлестывает мощная волна радости. Она улыбается в темноте и снова целует его.

— Мой Альберт… как я тебя люблю, — выдыхает она.

Его поцелуи сухи, губы крепко сжаты. Эстер, сомневаясь, приоткрывает рот, совсем немного, но Альберт отстраняется.

— Прости, — тут же произносит она.

— Нет-нет. Я… — шепчет Альберт, однако не завершает фразы.

Он сжимает в ладонях ее лицо, чуть придерживая голову, гладит ее по волосам. Эстер слегка выгибается, отчаянно желая ощутить, как его руки сдвигаются ниже, ощутить его прикосновение к груди, животу, бедрам. Она инстинктивно разводит колени, медленно, по миллиметру, чтобы казалось, будто они разошлись в стороны под его весом. Он зависает над ней, и Эстер тянет руки к его бедрам, чтобы прижать к себе. Она действует импульсивно, не в силах сопротивляться желанию. Где-то в недрах ее живота разливается восхитительная боль, она подрагивает от предвкушения, которое подобно трепещущей бабочке. Эстер позволяет своим рукам соскользнуть на его ягодицы и притянуть его ближе. Альберт замирает. Его лицо отстраняется от нее, она слышит его дыхание, быстрое, паническое.

— Альберт, что-то не так? — спрашивает она и тянется за ним, чтобы он снова поцеловал ее.

Однако Альберт отстраняется еще дальше. Он громко сглатывает комок в горле и осторожно сползает с нее, ложится на свою половину кровати, подальше от жены.

— Альберт, прошу тебя! Скажи мне: что не так! — шепчет Эстер, и боль, оттого что ее вот так отвергли, невыносима.

— Мне очень жаль, Эстер, — говорит он смиренно и с сожалением.

Сердце Эстер болит за него, она кусает губы, чтобы не плакать. Но как она ни старается, она не может подобрать слов, чтобы утешить его, не может произнести, что это не важно. Потому что в этот миг это важнее всего на свете. Она долго лежит молча, слишком расстроенная, чтобы заснуть; по его дыханию и неподвижности она понимает, что Альберт тоже не спит. Они всего в нескольких дюймах друг от друга, однако Эстер кажется, что между ними пролегла пропасть.

В своей комнатке на чердаке Кэт сочиняет письмо к Тэсс. «Самым трудным для меня в той гнилой клетке было сознавать, что ты где-то рядом, в такой же клетке, но я не могу увидеть тебя, не могу поговорить», — пишет она, и в мерцании свечи тень от ее пера скачет и мечется. Хотя это неправда. Самым трудным было ждать в холодном, блеклом свете утра, который будил ее очень рано, слушая, как к ней по коридору приближаются шаги и катится тележка. Вот тележка останавливается, двери открываются и закрываются, раздаются крики и звуки борьбы, слышно, как жертва задыхается, кашляет, ее рвет, а тюремщики сыплют проклятиями. Постепенно звук становится все ближе и ближе, и она понимает, что будет следующей. Наступает ее черед. Но ожидание было хуже всего, страх изматывал. С головой, затуманенной от страха и голода, она лежала по утрам иногда по целому часу, слушая, как тележка, грохоча и повизгивая, движется к ней. От этого звука волна ужаса катилась по всем камерам, столь явная, что ее можно было едва ли не пощупать. Нескольких простых предметов, лежавших на небольшой тележке, было достаточно, чтобы даже самые храбрые сердца дрогнули, и слезы наворачивались на глаза Кэт.

«Я отправлю письмо на Бротон-стрит на тот случай, если кто-нибудь там поддерживает с тобой связь, на случай, если ты оставила кому-нибудь свой адрес», — продолжает Кэт. Она замирает, покусывает кончик пера. Как же получилось, что она не знает, о чем написать лучшей подруге? Человеку, о котором она думает чаще, чем о ком-либо другом? «Я так скучаю по тебе, Тэсс. Место здесь совсем неплохое, я вижу это своими обновленными глазами, но все равно я как в западне. Я чувствую себя так, будто все еще в тюрьме. А ты так не чувствуешь? Когда мы с тобой сбежали из дому на самое первое собрание, тогда мы были свободны, Тэсс! В самый первый раз. Не думала я, что все закончится вот так». Кэт смотрит на свою узкую тень на стене, погружаясь в воспоминания. Казалось, они не могли стать подругами, горничная и помощница кухарки. Кэт была выше рангом, и было очевидно, что и за длинным обеденным столом в комнате для прислуги, где они встречались трижды в день, Кэт не станет разговаривать с Тэсс. Тэсс сначала жила в подвальной комнате с Эллен, судомойкой. Но однажды ночью их комнату затопило, и им пришлось ждать не одну неделю, прежде чем там все просохло. Стены покрылись плесенью, воздух от сырости стал холодным. Поэтому для Эллен поставили раскладную кровать в комнате кухарки, а Тэсс отправили на чердак к Кэт.

Тэсс только что исполнилось шестнадцать, она была совсем ребенком. Кэт стала учить ее грамоте, рассказывала о далеких странах, читала отрывки из Байрона, Мильтона и Китса. В глазах Тэсс загорался огонек при каждом повороте сюжета, страшном или чудесном событии — когда Моряк убил альбатроса или когда Изабелла положила голову своего возлюбленного в цветочный горшок.

В первый раз идея ускользнуть из дому пришла на ум Тэсс. До того момента Кэт даже не задумывалась об этом. Ее приучили быть послушной и почтительной, любить и бояться Джентльмена. Но Тэсс прочла одну брошюрку, которую кто-то оставил в комнате прислуги, и показала ее Кэт. Помахала перед носом в тихом углу коридора, скрытом от взглядов дверью судомойни, где их никто не заметил бы ни из чулана буфетчика, ни из комнаты экономки.

— Давай сходим туда, Кэт! Или слабу? Ну, давай пойдем!

В воскресенье после обеда, в свой единственный выходной, они нарядились в лучшие платья и пошли. И в Кэт загорелся огонь. Потому что там, за стенами дома, была жизнь. Потому что там было полно людей, собравшихся вместе, потому что они этого захотели и она оказалась одной из них. Щеки у Тэсс тогда раскраснелись от волнения, а Кэт лишилась дара речи. Казалось, мир начал вращаться заново и больше никогда не вернется на свою старую, скучную орбиту.

Местный зал для собраний был оформлен в пурпурных, белых и зеленых тонах, начиная от оконных переплетов, флагов и полотнищ ткани, которые свисали со всех перил и балюстрад, и заканчивая цветами в вазах, которые стояли повсюду, насыщая воздух своими ароматами. Над головой мягко колыхались громадные транспаранты. На одном было написано: «Кто хочет освободиться, должен бить!» На втором был симпатичный портрет Эммелин Панкхёрст,[3] и здесь же, в зале, ее называли «борцом за права всех женщин» и восхваляли ее «неколебимое бесстрашие». Было суетно, в помещении стоял гул взволнованных голосов, Кэт и Тэсс стояли позади, пораженные великолепными нарядами дам, которые сидели в первых рядах и, кажется, прекрасно друг друга знали. До сих пор девушки ни разу не сидели в одной комнате наравне с настоящими леди. Для Тэсс этого было достаточно. Ей было достаточно, что ее считали личностью, считали кем-то, хотя бы недолго. А вот Кэт потрясли до глубины души произнесенные слова, доводы, которые она услышала тем вечером из уст выступавших, они потрясли ее настолько, что, казалось, она впервые в жизни проснулась.

— Мужчина может быть пьяницей, безумцем, преступником, он может быть хромым, непригодным к воинской службе, он может держать белых рабынь, и все равно он имеет право голосовать! Женщина может быть мэром, медсестрой, матерью, она может изучать медицину, стать врачом или учителем, она может работать на фабрике, чтобы содержать себя и семью, но она не может голосовать! Если проститутку признают зараженной венерической болезнью, ее схватят и будут против ее воли держать под замком много месяцев, пока не излечат, однако же мужчины, которые ходили к ней и заразили ее, не понесут никакого наказания! Муж может избивать жену и удовлетворять при этом все свои телесные нужды, а она не имеет возможности ему отказать. Мужчина до брака может развратничать, пробуя себя с разными партнершами, и все равно он сможет потом заключить достойный брак, тогда как женщины, с которыми он встречался, будут отвергнуты обществом!