Маргаритки - Кристина Ульсон

Через несколько секунд они стояли вокруг нее, высокие темные силуэты. Каждый с ножом в руке. Один присел рядом с ней на корточках.

— Ну, Фредрика, — прошептал он, погладив ей лоб, — зачем все усложнять, когда все можно сделать так просто!

Они собрались вокруг ее обессилевшего тела, перевернули на спину, крепко удерживая.

— Дыши, Фредрика, дыши, — произнес голос, и одновременно один из ножей взметнулся вверх.

Она закричала изо всех сил, пытаясь вырваться.

— Фредрика, черт побери, ты меня до смерти перепугала, — вскрикнул знакомый ей голос.

Она заставила себя открыть глаза и растерянно огляделась. Сильные руки Спенсера крепко держали ее, ногами она запуталась в одеяле. Кожу покрывал пот, по щекам текли слезы.

Спенсер, почувствовав, что она расслабилась, присел на край кровати и тихо обнял ее.

— Боже мой, что со мной творится? — прошептала Фредрика и всхлипнула, уткнувшись ему в шею.

Спенсер молчал, продолжая крепко обнимать ее.

— Прости, что не пришел раньше, — тихо сказал он, — прости меня.

Фредрика все еще не могла вспомнить, что они договаривались о встрече. Переполненная бесконечной благодарностью, что Спенсер рядом, она просто сидела и молчала.

— Который час? — наконец спросила она.

— Половина двенадцатого, — вздохнул Спенсер. — Самолет из Мадрида опоздал.

Память постепенно прояснилась. Спенсер был в Мадриде на конференции. Он должен был прилететь уже в половине седьмого, и они собирались поужинать вместе. А он добрался лишь к полуночи и вошел, открыв дверь своим ключом. Раньше, до ее беременности, они всегда встречались в старой квартире отца Спенсера, но теперь, с учетом нынешнего состояния Фредрики, они все больше виделись у нее дома. Новые задачи требовали новых решений.

По ее щекам текли слезы разочарования.

— Я настолько устала от всего этого. Я думала, что беременность принесет гармонию и радость. Какая глупость!

Спенсер слегка улыбнулся — той своей улыбкой, делавшей его самым желанным мужчиной на свете.

— Глупость? — Он ухмыльнулся и начал снимать с себя верхнюю одежду.

Он прошел в коридор.

— Ты разве не разделся? — задала Фредрика глупый вопрос.

— Нет, ты тут такое устроила, когда я вошел, что я бросился к тебе.

Он быстрыми шагами вернулся обратно. С всклокоченными волосами и усталыми глазами. Давно не мальчик. Который скоро станет отцом в первый раз в жизни.

— Боже, Фредрика, с тобой такое каждую ночь происходит?

— Почти, — ушла от вопроса она. — Ты ведь это раньше сам видел.

— Да, но я думал, что это у тебя только изредка. Мне жутко оттого, что с тобой это случается, когда меня нет рядом.

«Так оставайся, — хотелось произнести Фредрике. — Брось свою надоевшую жену и женись на мне».

Слова замерзли внутри, утонули в море привычности. Отношения со Спенсером остались предельно ясными, какими были и всегда: они, разумеется, вместе, но лишь в определенных пределах. Он никогда не давал ей повода надеяться на перемены в их отношениях только из-за того, что он стал отцом ее ребенка.

Фредрика встала с кровати и пошла в ванную. Спенсер ушел на кухню сделать бутерброд. Мокрую от пота ночную рубашку она бросила в корзину с бельем и встала под душ. Нежные теплые струи воды несли наслаждение. Она поворачивалась под душем, не в силах думать о том, что плакала. А потом завернулась в большое полотенце.

В конце-то концов, у нее же выдался хороший день на работе! Короткий, но удачный. Найти для ее записок переводчика с арабского было непросто — все они оказались задействованы уголовной полицией, работали с материалами дела о банде, нелегально перевозившей беженцев. И все-таки один из них согласился помочь Фредрике и пообещал позвонить следующим утром.

Она подавила вздох. Утром предстояло много дел. Кроме переводчика, должен был позвонить лечащий врач Каролины Альбин из больницы, где девушка скончалась от передозировки наркотиков. Единственным, что удалось довести до конца за вчерашний день, была служебная записка о крупной недвижимости на островке Экерё, зарегистрированной на сестер Альбин, а ранее на их родителей. Может, это и есть тот дом, которым пользовалась совместно вся семья?

При мысли о Юханне Альбин, лишившейся всей семьи, у Фредрики ком вставал в горле. Не утерпев, она заглянула в реестр актов гражданского состояния. Юханна Мария Альбин, 1978 года рождения, на год младше сестры. Не замужем, детей нет. По адресу регистрации больше никого не значилось, так называемое одиночное домохозяйство.

Что может быть хуже? Ребенок пошевелился, словно беспокоясь, что о нем забыли. Фредрика попыталась успокоить его, погладив себя по животу. Ребенок еще не родился. Он там, но его еще нет. Если бы кто-нибудь позвонил в дверь и сообщил, что умерли ее родители и брат, она бы сломалась. Особенно ей бы недоставало брата. На глазах снова выступили слезы. Кроме Спенсера, у нее не было никого ближе, чем брат.

Она вытерла слезы, ручьем текшие по щекам. Вряд ли у ее малыша будет брат или сестра.

— Так что тебе самому придется справляться, — прошептала она.

Она подняла взгляд и увидела в зеркале свои красные от слез глаза. И ей стало стыдно. Ну что у нее за причины так убиваться? У нее прекрасная жизнь с друзьями и семьей, и сейчас она ждет ребенка от мужчины, которого любит уже так много лет.

«Пора бы уж повзрослеть, — сердито подумала она. — И хватит жалеть себя. Счастливее меня люди бывают только в сказках».

С полотенцем на волосах она вышла из ванной и направилась на кухню к Спенсеру.

— Сделай мне тоже бутерброд, ладно?

Звонок телефона нарушил тишину квартиры незадолго до полуночи. Он поспешил взять трубку, чтобы сигнал не разбудил жену. Он осторожно прошлепал босиком мимо ее закрытой двери, радуясь, что они больше не спят вместе, и ловким движением беззвучно закрыл за собой дверь кабинета.

— Да? — ответил он, взяв трубку.

— Она только что позвонила, — сказал голос на другом конце провода. — Она уже и раньше звонила сегодня.

Он помолчал. Несмотря на то что он ждал этого звонка, его мучила тревога. Для себя он решил, что это нормально. Никто не смог бы участвовать в таком деле, не ощущая страха.

— Значит, все по плану, — отозвался он.

— Все по плану, — подтвердил голос в трубке. — Завтра пойдем дальше.

— Она ничего не подозревает? Ей понятно, что у нее серьезные проблемы?

— Пока нет. Но завтра ей станет ясно, насколько все серьезно.

— И тогда будет уже слишком поздно, — завершил он со вздохом.

— Да, — согласился голос в трубке. — Тогда все уже завершится.

Он растерянно теребил чистый блокнот на дубовом столе. Свет уличного фонаря окрашивал цветы на окне в желтый цвет.

— А что с нашим другом, прибывшим из Арланды несколько дней назад?

— Он в квартире, где его оставила связная. Завтра он должен быть готов выполнить задание.

На улице за окном ехали автомобили. Шины шуршали о снег. Выхлоп превращался на морозе в белый дым. Как странно. Снаружи все было как обычно.

— Нам, вероятно, следует сделать перерыв, когда мы закончим с нынешним делом? — медленно сказал он. — Я имею в виду, пока все не уляжется.

Собеседник задышал в трубку:

— Что, начинаешь сомневаться?

Он покачал головой.

— Конечно нет, — тихо ответил он, подчеркивая слова. — Но сейчас, когда мы все в центре внимания, немного осторожности нам не помешает.

Другой глухо рассмеялся:

— На виду только ты, друг мой. Всех остальных не видно.

— Вот именно, — хрипло ответил он. — Ведь именно этого ты хочешь, не так ли? Будет крайне неприятно, если появятся основания присмотреться ко мне повнимательнее. Потому что тогда со временем увидят и тебя, друг мой.

Последние слова он произнес с нажимом, и смех в трубке стих.

— Мы здесь все в одной лодке, — приглушенно произнес голос.

— Именно, — сдержанно подтвердил он. — И было бы хорошо, если бы об этом помнил не только я.

Потом он положил трубку. Зажег сигарету, хоть и знал, что жена терпеть не может, когда он курит дома. За окном шел снег, словно боги погоды отчаянно пытались похоронить все зло на земле под слоем замерзшей воды.

Четверг, 28 февраля 2008

Стокгольм

Женщина с копной рыжих волос на голове, в плохо сидящем фиолетовом платье неприятно жестикулировала и пронзительным голосом произносила жесткие и злобные слова. Петер Рюд был почти уверен, что от нее плохо пахнет и она не бреет подмышек.

Петер сел позади, в самом последнем ряду, поражаясь, как его угораздило оказаться здесь, на этих лекциях о равенстве полов, когда были дела поважней. Если бы Маргарета Берлин побывала здесь сама, ей стало бы стыдно за свое решение. Из всех курсов по равноправию это наверняка самый отвратительный. Очень грустно. Жаль фру Берлин.